– А когда едем? – вдруг спросил кто-то из новых ребят. – Хотелось бы знать заранее… Чтобы спланировать… Мало ли… Я в Москве, например, никогда не был…
– В декабре, – уверенно ответил я. – Думаю, в середине.
Но в декабре поехать в Москву не получилось.
Легко сказать – едем в Москву. Конечно! Самолёты летают, поезда ездят. Садись да поезжай.
Москва огромна! Непостижимо велика! Она больше любого города страны не в разы. Нельзя рассуждать, что если в каком-то городе живёт полтора миллиона человек, то он меньше Москвы в десять раз, а тот, чьё население полмиллиона, – в тридцать. Такая арифметика с Москвой не работает. Никакой город Москвы не меньше… Это Москва больше всех городов. Всех вместе и каждого в отдельности. Так уж у нас сложилось. Такое получилось устройство. Есть Москва, а всё остальное – провинция.
Мне казалось, что в Москве организовать гастроли моего замечательного театра будет легко и просто. Личный опыт убеждал в этом. Если мы организовывали гастроли ансамбля «Пагода» в крошечном, по сравнению со столицей, городе, привозили к себе собственными силами театр даже из столицы Калмыкии Элисты и устраивали ему спектакли, на которые набивались полные залы… то что было говорить о Москве?! О бездонной нашей столице!
Я думал, что позвоню нашим знакомым московским театральным критикам или журналистам, скажу, что мы хотим приехать с новым своим спектаклем к ним, если они сами не смогли приехать. Скажу, что мы приедем за свой счёт, что ни на какой заработок не рассчитываем. Что мы просто хотим показать московской публике наше произведение… Для этого нам нужна совсем небольшая помощь… Сущая чепуха! Безделица… Нам нужен на пару вечеров какой-нибудь московский театр… Какой?.. Да любой! Лучше в центре. Любой хороший театр… Скажу – и они обрадуются!
Я был уверен, что наши театральные знакомые будут счастливы возможности посмотреть премьеру театра «Ложа», что они мечтали об этом и что легко смогли бы помочь всё организовать. Про себя я знал, что в Кемерово, даже не имея значительного социального и финансового веса, всё равно могу договориться с кем угодно о чём угодно или найду того, кто договорится за меня. В своей сфере в Кемерово я знал всех. Без исключения. Журналистов, музыкантов, директоров театра, филармонии, артистов любых жанров и направлений. В Кемерово все знали всех.
Я не сомневался, что люди, которые приезжали из Москвы на фестивали в качестве членов жюри и выносили провинциальным театрам свои вердикты, которые писали о театре в крупнейшие федеральные газеты или работали на столичном радио, тоже знают всех, их все знают и у них неограниченные возможности. Я полагал, что они – влиятельные в Москве люди. А главное, я искренне думал, что они действительно любят мой театр… А как же иначе?! Они так тепло и умно говорили о нём на заседаниях жюри, писали о наших спектаклях, приезжали в гости… Восторгались…
Что ещё я мог после такого думать?! Я родился и вырос в Сибири. Я не сомневался в их подлинной любви!
Первые же звонки в Москву заставили во многом усомниться.
У меня скопилось десятка два телефонных номеров людей, которых я с уверенностью числил друзьями театра «Ложа». Дозвониться им оказалось делом непростым. Театральные люди не сидели у телефонов по домам или в редакциях своих газет и журналов. Но я был упрям и упорен.
Когда мне удавалось дозвониться, в трубке слышалась радость, но, стоило мне как можно более сжато и информативно изложить причину своего звонка, на другом конце, где-то в неведомом мне московском пространстве повисала короткая пауза, а после неё я слышал либо извинения за то, что дальнейший разговор невозможен и его надо прервать, потому что говорившему нужно было срочно куда-то бежать или освободить телефон, либо мне говорили, что в ближайшее время страшная занятость или длительная зарубежная поездка не позволит оказать помощь, на которую я рассчитывал. Лишь одна молодая критик, писавшая о зарубежном театре и регулярно выезжавшая на крупнейшие мировые премьеры, проводившая сравнения моих спектаклей с только ей известными швейцарскими, австрийскими или венгерскими аналогами, честно сказала, что задуманная мною вылазка в столицу – дело гиблое и она сама не будет помогать, потому что организовать такое практически невозможно.
Реакция на мой звонок тех, к кому я обращался, напомнила мне то, как реагировали дальние родственники, некогда перебравшиеся в Москву из сибирской глубинки, на просьбу моих родителей приютить нас на несколько дней, когда мы окажемся проездом в столице. У них тут же начинался ремонт, возникали неотложные дела или дети заболевали инфекционными заболеваниями.
Однако обязательно находились такие сёстры или тёти, родственные связи с которыми не являлись очевидными, как правило, жившие в самых стеснённых условиях и сложнейших обстоятельствах, которые не отказывались нас принять и даже были нам рады.
После нескольких дней обзвона московских театральных друзей театра «Ложа» нашлись, откликнулись, отозвались на мой зов два человека. Только они выслушали меня внимательно. Поняли суть моего желания, проявили участие и обещали подумать. Ими оказались театроведы Алёна Карась и Александр Вислов.
Почему именно они смогли услышать отчаяние в моём голосе и понять мою просьбу как крик гибнущего в пустыне человека? Не знаю! Вероятнее всего, потому что сами в то время переживали сложнейшие этапы своей жизни, периоды неустроенности, драматических переживаний и трудностей в работе.
У остальных их коллег, к которым я обратился, наоборот, всё было неплохо или хорошо.
Алёна Карась работала тогда театральным обозревателем радио «Эхо Москвы». Она освещала театральную жизнь столицы в радиоэфире. Ещё Алёна иногда писала в некоторые газеты о самых заметных премьерах.
С Алёной мы приятельствовали пять с лишним лет. Она была членом жюри фестиваля, на который театр «Ложа» привёз спектакль «Титаник», и очень его поддержала. Маленькая, энергичная, азартная, умевшая говорить быстро, напористо, с огромным количеством терминов, которые и мне, преданному литературоведению человеку, зачастую были неизвестны, она горячо и самоотверженно отстаивала наш спектакль перед разгневанными ретроградами от провинциальной театральной критики.
После первого знакомства мы не раз встречались на разных фестивалях. Алёна полюбила мой театр. Особенно спектакль «Полное затмение», который не наделал много шума и скорее прошёл по сравнению с другими незамеченно. Ей шла её фамилия – Карась. Алёна всё в театре видела через какую-то очень личную мутную воду.
Мы содержательно общались. Она рассказала мне о театре Анатолия Васильева. Это великое имя я впервые услышал от неё. Она давала мне читать то, что было возможно прочесть об Эфросе. О нём мне доводилось слышать и даже видеть один невнятный телевизионный спектакль в его постановке, но толком об этом чудесном человеке я не знал.
То, что она говорила о моих спектаклях, я не понимал. Сначала я не мог сообразить, что речь вообще шла о моём театре, а когда об этом догадался, то не поверил. Алёна видела в наших спектаклях то, чего не было и мною не задумывалось. Ей грезились в них тени мистерий и отголоски магических ритуалов. То есть как раз то, в чём я ни черта не смыслил и чего всячески избегал.
