Программки мне раздобыть не удалось. Но от окружающих, не задав ни единого вопроса, до начала спектакля успел узнать то, что передавалось по залу из уст в уста. Я слышал, что Гамлета будет играть не профессиональный актёр, а известный в Литве рок-музыкант и что во время спектакля в сцене монолога Клавдия снайпер из-за кулисы из настоящей мелкокалиберной винтовки выстрелит в стеклянный сосуд с водой, стоящий совсем рядом с актёром. Об этом выстреле все говорили с восхищённым ужасом.
Самое начало спектакля, его отправную точку, я пропустил. Молодая дама, сидевшая со мной, уронила номерок, и он укатился под ноги людям в моём ряду. Я полез его доставать. А когда нашёл и вернул хозяйке, спектакль уже шёл.
Пьесу «Гамлет» в переводе Лозинского я знал хорошо. Кто переводил Шекспира на литовский мне было не важно. Этот не самый благозвучный в мире язык звучал по началу раздражающе. Но в литовском языке я не услышал непривычных русскому уху звуков. Он казался простецким, приземлённым, совсем не возвышенным. Так что я быстро к нему и к его звучанию привык.
Но, прежде чем привыкнуть к звучанию литовского языка, я стал чувствовать раздражение, которое быстро усиливалось. Раздражение постепенно перерастало в гнев.
Зал начал бурно реагировать на происходящее на сцене с самого начала. Слишком бурно. Я сперва подумал, что, возможно, литовский вариант Шекспира, переведённый на русский в наушники так восхищал зрителей. Но вскоре увидел, что люди в наушниках и без реагируют одинаково…
Я смотрел спектакль и видел, что в нём всё очень лихо придумано. Порой придумано чрезвычайно лихо и даже замечательно лихо. Но придумано! На эти придумки публика и реагировала. Реагировала так же, как болельщики во время матча одобряют удачный пас, приём или гол.
Собравшиеся в зале принимали то, что автор спектакля гений, как условие. А значит, всё, что он придумал и воплотил, – гениально. Вот они и сообщали исполнителям, друг другу и невидимому, но незримо присутствующему Някрошюсу то, что они подмечают всё, понимают и способны оценить.
Гамлет в том спектакле был вялый, невыразительный и очень выбивался из общего актёрского ансамбля. Но все знали, что гениальный режиссёр именно поэтому и для этого позвал непрофессионального человека исполнить эту роль. Гамлет и должен был выделяться и быть отдельным. То, что всем до начала стало известно, что Гамлета играет не актёр, было прекрасно организовано. А когда во время сцены монолога Клавдия неожиданно лопнула стеклянная ваза с водой, зал вздрогнул и взорвался овацией. Про невидимого снайпера перед спектаклем говорили с придыханием. Выстрела ждали больше всего остального.
В процессе монолога «Быть или не быть» на Гамлета сверху начала капать вода, и зрители увидели, что люстра, висящая над сценой, оказывается, изо льда. Это вызвало бурную радость зала. Ну а когда белая рубашка принца датского под каплями воды вдруг начала сползать с тела героя и рваться, как под действием кислоты, и публика поняла, что режиссёр гениально придумал сделать рубашку из бумаги, которая от воды размокает, зал взорвался.
А я вспомнил спектакль «Гамлет» в маленьком зале университетского театра «Встреча» в Кемерово. В том спектакле тоже всё было придумано. Монолог со всем известным вопросом режиссёр поставил в самое начало спектакля и ещё много чего навыдумывал. В этом смысле для меня оба Гамлета были одинаковы. Просто Някрошюс, очевидно, придумал лучше, больше и сильнее. Но оба спектакля в этом смысле были для меня одинаковы.
Я смотрел на публику, заполнившую до полного предела зал, и видел, что знатоки, специалисты и сумасшедшие любители театра радовались и восторгались без впечатления, без переживания и вовлечённости. Они просто восхищались и оценивали. Многие в зале после каждой удачной выдумки режиссёра что-то быстро записывали в блокнотики и тетрадки.
По окончании антракта стоящих и жмущихся людей в зале не осталось. Те, кто пришёл, так сказать, отметиться, выполнили задуманное и ушли. Все смогли рассесться удобно. Спектакль продолжился, и минут через двадцать удобно сидевшие из числа тех, кто более остальных бурно реагировал вначале, стали засыпать и уснули. Тогда продолжили смотреть действительно те, кто пришёл ради искусства. Зал затих, спектакль зазвучал ясно, просто, и в нём вдруг возникла красота, мощная театральная стихия и самая настоящая грусть.
К сожалению, ближе к концу спектакля случилась пара весьма громких сцен, и спавшие проснулись. Они сразу стали бурно восхищаться всем подряд и тем самым испортили, сломали, зааплодировали тонкий и прозрачный финал.
Зал долго стоя хлопал и кричал «браво!». Казалось, что громче хлопать и кричать невозможно. Но, когда на сцене на несколько секунд появился и исчез, как таинственное чудище в сказке «Аленький цветочек», крупный, угловатый мужик, зал взревел. Я догадался, что это был сам Эймунтас Някрошюс.
Я впервые видел и слышал такие аплодисменты в театре. Но никто не плакал. Никто не уходил из театра с ничего не видящими глазами. Люди покидали зал, сразу начав обсуждать увиденное и радостно общаясь, как после блестящего матча, в котором их команда одержала убедительную и сокрушительную победу.
Я долго ждал Алёну возле гардероба. Она прощалась с массой людей, о чём-то с ними говорила, улыбалась. Потом мы шли к метро молча.
– Я всё жду и не спрашиваю, – сказала на ходу Алёна, – не задаю вопрос… Ну как тебе?
Я довольно сбивчиво поделился своими впечатлениями, соображениями и мыслями. Она выслушала, не перебивая и грустно.
– Как же мне надоело, – сказала Алёна, – что вы все, режиссёры, актёры, авторы… Все!.. Особенно режиссёры… Любите только себя… С вами говорить можно только о вас самих… Это так предсказуемо и скучно…
– Мне что, не может не нравиться Някрошюс?.. – спросил я, нервно шагая. – Я думаю, что он мне и не должен нравиться. Мне он просто неинтересен… Я не хочу разгадывать очередного Гамлета как ребус, постоянно сверяясь мысленно с первоисточником… С текстом Шекспира… Зачем мне это?
– Если бы ты знал, за каким количеством диких, самонадеянных профанов ты сейчас повторяешь… Как по писаному, – сказала Алёна сердито. – Не хочу тебя слушать после такого… большого спектакля…
– Правильно… – сказал я и задумался на минуту. – А знаешь… Я спектакля практически и не увидел… Мне этот слепой, бессмысленный восторг не дал… Знаю определённо… В Кемерово или в Барнауле этот спектакль не прокатил бы… На том месте, где массовка в шкурах стала на заднем плане бегать по сцене и выть, встали бы мои земляки и отвалили бы…
– Знаешь что!.. Някрошюс делал спектакль не для твоих земляков… Если так рассуждать, то мы далеко зайдём… Высокое искусство…
– Подожди… Подожди!.. – попросил я. – Конечно, мои земляки не критерий… Но та публика, которая была сегодня, ещё хуже!.. Вот я к чему… Я хотел прийти бы на этот спектакль… Если бы он тут шёл месяц… Каждый день… И чтобы прийти с людьми, которые купили билеты не на событие, не на то, что приехало и уехало… А на спектакль… Один из многих. Или хотел бы на него сходить в Вильнюсе… Где люди привыкли и знают, что Някрошюс живёт рядом и никуда не денется, что он, конечно, молодец, но в истерике биться по его поводу не стоит…
