После того письма я затосковал. Вся моя матросская реальность и грядущие полтора года службы сразу стали бессмыслицей, которая отнимает у меня бесценное время, крадёт силы, мешает делать то, что я люблю и могу. Я остро осознал, что в то время, когда я делаю приборку за приборкой, постоянно чищу и смазываю разные механизмы, через сутки стою на вахте и делаю ещё много такого, что может сделать кто угодно и в точности так же… Там, в родном городе, в студии пантомимы ждут именно меня. Там происходит то, в чём я должен принимать участие. Там пишутся стихи, каких прежде не было… Мне надо туда…
Кстати, я подумал тогда, что Д. А. Пригов – это какой-то приятель или друг Сергея Везнера и что хочу с ним познакомиться. В следующем своём письме я передал Диме Пригову привет и просьбу сказать ему, что он очень хорош.
Мы на своих кораблях в дальних базах не имели практически никакой информации. Газета Тихоокеанского флота «Боевая вахта» и короткие не ежедневные политинформации в исполнении замполита – вот и всё, что мы могли получить. Телевизор разрешали смотреть только вечером. В кубрике никто и никогда не желал смотреть новости. Да и телевизионные новости того времени ничем не отличались от политинформации нашего замполита. Иногда, правда, замполит не мог сделать политинформацию, и её проводил Кисель. Это было очень весело и весьма познавательно, особенно мне как филологу.
О том, что происходило в далёкой гражданской жизни, мы не знали ничего. До нас не доходили и не могли доходить новые книги и кино. На корабле и в Доме культуры посёлка киномеханики показывали только старые фильмы, которые имелись на базе 93-й бригады. А кинотеатра, в котором бы шли новые фильмы, и вовсе не было.
Про новую музыку, про новую моду и про то, что не могло быть в газетах, мы узнавали от новобранцев. Если приходил на корабль парень прямиком из гражданской жизни, миновав учебные отряды, то он был ценным источником информации, если, конечно, его призывали не из деревни. Ну а если к нам попадал юноша из Москвы или Питера, если он был не дурак и умел говорить, если был в курсе свежих течений и событий, то порасспросить его приходили ребята и с других кораблей. Я тоже ходил на соседний корабль, если ценный новобранец попадал не к нам.
Именно так от пришедшего на корабль парня я узнал о том, что появились в продаже видеомагнитофоны, при помощи которых любое кино можно смотреть дома. А однажды ночью я пришёл на стоящий рядом с нами сторожевой корабль к парням, которые позвали на «свежего москвича», и застал такую картину: в кубрик набилось множество моряков, которые прослужили по полтора, два, два с половиной года, и затаив дыхание слушали паренька, который только днём попал на корабль и, глядя на собравшихся, как на оторванных от цивилизации туземцев, пересказывал кино, которое видел при помощи видеомагнитофона несколько дней назад.
– …этот голый мужик оказался роботом, которого прислали из будущего… просто, когда посылают из будущего, никакой одежды, ничего, ни одной ниточки, с собой иметь нельзя.
Парнишка пересказывал фильм «Терминатор». Жаль, что не было возможности записать тот рассказ и снять лица ребят, которые его слушали.
– Этого робота, кстати, играет великий культурист Арнольд Шварценеггер, у него, представляете, рука в объёме больше, чем у вас у любого нога…
– Алё, салага, ты чё про наши ноги знаешь?.. – сказал было кто-то, но на него зашумели.
– А кто такой культурист? – послышался вопрос.
Да, там определённо что-то происходило, в невоенном далёком мире. Те ребята, которым выпадало счастье сходить в отпуск, рассказывали то, во что невозможно было поверить… Про то, что стало довольно легко купить то, о чём тогда, когда мы уходили, можно было только мечтать. Они привозили с собой записи совершенно новой музыки, какой не было ещё полтора года назад.
Нестерпимо хотелось всё читать, слушать, знать. Любопытство и информационная жажда были нестерпимы, но их нечем было утолить. Так что я ждал писем от Сергея Везнера со всей страстью.
Это он прислал мне посылкой свежевышедшую тоненькую книжку Даниила Хармса и маленький сборник Мандельштама. Хармс очаровал, удивил, восхитил, но я быстро понял, что не могу ни с кем из сослуживцев поделиться своими восторгами по поводу этого писателя. А читать его вслух и тем более пересказывать своими словами в дозоре было глупо и чревато… Мандельштам был настолько несовместимым с корабельной жизнью и при этом настолько магичен, что я читал его стихи как непонятные и прекрасные молитвы.
При любом удобном случае, в свободное время или когда удавалось остаться на вахте наедине, я разминал потерявшие гибкость пальцы, повторял шаг Марселя Марсо и думал, думал, думал. Придумывал этюды и сценки из флотской жизни, мечтал, как покажу целую галерею портретов персонажей из моей службы.
А ещё я хотел в университете не пропускать ни одной лекции или семинара. Хотел в читальный зал, в его вечернюю, торжественную безлюдную тишину. Хотел пойти в кино, на что угодно, лишь бы можно было постоять в очереди и купить билет и чтобы в буфете кинотеатра продавалось мороженое в вафельном стаканчике. Хотел в свою комнату, к своему магнитофону, хотел надеть свои наушники и в идеальном звучании услышать то, чего ещё не слышал. Хотел встретиться и познакомиться воочию с Сергеем Везнером и говорить, говорить, говорить… Очень хотел на кухню вечером, чтобы отец только что пришёл с работы и в ванной мыл руки, а мама накрывала ужин…
Так что лежавшие на пути ко всему этому полтора года казались вечностью, которую надо было отбыть как наказание за неведомую вину.
Наш боцман, мощный мужик, старший мичман Хамовский, самый взрослый человек в экипаже, очень меня выделял. Я ему нравился. Жизнь каким-то таинственным образом выдернула его из хлебосольной украинской глубинки и забросила на флот. Он до «Стерегущего» служил на крейсерах и обошёл весь свет. На кителе он носил только значок «За пересечение экватора». Такого ни у кого не было, потому что этот значок был устаревший, можно сказать, антикварный, как и сам наш боцман.
Ему я нравился тем, что со мной было интересно. Особенно он любил слушать в моём пересказе рассказы Джека Лондона и О’Генри. На вахту он, конечно, со мной не ходил, но при любом удобном случае Хамовский забирал меня с корабля по своим боцманским надобностям, а именно куда-нибудь на какой-то склад, чтобы получить мыло или краску, ветошь для приборки или канаты. В дорогу он сажал меня всегда с собой в кабину грузовика, а остальные ребята ехали в кузове.
Все мои рассказы он снабжал комментариями.
– Нет! Ну это же не по-людски, – возмущался он в какой-то момент и продолжал слушать. – А вот это он молодец! – восхищался он в другой раз. – Ну сознайся сейчас, что травишь, не может быть так в книге написано! Покажи мне эту книгу…
И всё в таком духе. Мне нравились эти замечания, я намеренно что-то усиливал и утрировал, чтобы боцман чаще реагировал. Джек Лондон, думаю, порадовался, если бы послушал нас обоих.
Работал на таких выездах я со всеми вместе. Хамовский был человеком, который не позволил бы себе такое барство, возить с собой рассказчика для развлечения, да и я не позволил бы такое к себе отношение. Память о пантомиме по ночам была свежа. Мы могли беседовать за обедом, который боцман умел и на выезде в любом месте организовать как никто. Он магически действовал на всех женщин, которые работали на складах. А они нас кормили чудесно. Хамовский вообще был классный моряк и выдающийся боцман. Если удавалось раскрутить его на рассказ, то можно было обо всём забыть. Слушать его было упоительно.
