Дней за десять до того, как я покинул корабль и закончил военную службу, для меня началась страшная бумажная суета. Мне нужно было подписывать кучу бумажек, сдавать и передавать материальную часть, за которую я нёс ответственность. Всё это было муторно. В бумажках и документах царила неразбериха.
Весна стояла в самом разгаре. На флоте начались горячие деньки. Корабль чистили и красили, ремонтировали и проверяли его, готовясь к летней активной морской жизни. В экипаж начали поступать молодые матросики свежего призыва. Никакой торжественности не чувствовалось. Все, кто оставались, уже жили дальше без меня.
Последние мои бумажки подписывал в каюте Кисель. Он думал о чём-то о своём и был необычно тих. Он всегда сыпал разнообразными матерными прибаутками, никогда не унывал, а тут был почти печален. Я его таким никогда не видел и обрадовался, приняв его печаль на свой счёт. Хоть кто-то жалел о том, что я ухожу.
– Ну вот, приедешь ты домой и что будешь делать? – спросил Кисель, изучая мои документы и обходной лист. – Ну, недельку побухаешь, девчонки, кореша… Это понятно… А потом?
– Недельку это мало, товарищ ка! Целое лето впереди, – улыбаясь, пошутил я.
– Это правильно… Это по-нашему. Это, как мы любим. А потом? – спросил он без улыбки.
– Потом университет, второй курс. Всё просто и понятно.
– Хорошо, если так. Очень хорошо, – сказал он практически одним матом, но без огонька и всё так же печально. – А мне, прикинь, через пять лет пенсия, и делай что хочешь. Тридцать семь лет стукнет, и я – вольная птица. Представляешь?
– Нет, не представляю, – честно сказал я.
– Я вот тоже не представляю… – сказал он, вздохнул и замолчал.
Кисель просмотрел все мои бумажки внимательно. Когда он их перелистывал, то каждый раз по-стариковски лизал палец. Потом он решительно поставил несколько подписей и протянул было мне мои документы, но вдруг положил их обратно на стол и накрыл ладонью.
– Одолжи мне тысячу рублей, а? – сказал он, глядя на меня в упор. – Очень надо и срочно.
– Товарищ ка!.. – растерялся я, услыхав такую странную просьбу и такую космическую сумму.
– Шучу… – сказал Кисель. – Машину предложили купить недорого. Мне не надо, а вот жена хочет. Сожрёт скоро… Нужна тысяча рублей… Не хватает… Такие дела… Ну ладно. Вали отсюда. Живи весело, – сказал он, улыбнулся и сунул мне документы.
После этого мне можно было идти домой. Три года нельзя было, а тут стало можно… Вещи были собраны, форма для красивого возвращения в родной город готова, все дела переделаны, и в принципе можно было откланяться, но, как всегда, пришлось ждать.
Уволенных в запас старались отправлять хотя бы до Хабаровска партиями и в сопровождении офицеров. А то вольный ветер гражданской жизни слишком сильно пьянил матёрых, просоленных, повидавших моря и океаны морских волков. Многие запросто могли не доехать до дома, а на первой же станции устроить пьяную драку с возвращавшимися из армии солдатами. Или вполне могли подраться между собой и попасть не домой, а прямиком в больницу, под суд или в морг. Таких случаев было сколько угодно.
Я сидел на корабле уже уволенный, но ещё не ушедший. Наступил мой последний вечер, только я не знал, что он последний. Сидел и болтал с кем-то о том о сём. Записная книжка моя уже была полна домашними адресами моих сослуживцев, с которыми не хотелось потерять связь. Делать было нечего.
Вдруг в кубрик заглянул парень из команды мотористов. Мы с ним были знакомы, но не общались. Он был моего призыва, тоже должен был идти домой, но пока ещё не сдал все дела. Он заглянул не в поисках меня, огляделся, кого хотел, не нашёл, спросил, дневальный сказал, что тот, кого он ищет, на вахте… Зашедший совсем уже было собирался уйти, но заметил меня.
– Ты ещё здесь? – удивился он. – Я думал, ты уже сошёл.
– Держат пока, – ответил я.
– Занят? – спросил он, явно куда-то спеша.
– Нет, чем я могу быть занят? Я уже гражданский человек.
– Пойдём… Пойдём, там тема необычная, – сказал он, поманил меня рукой и сразу вышел.
Я пожал плечами и отправился за ним. Делать действительно было нечего. Он ждал на верхней палубе.
– Короче, – сказал он тихо и заговорщицки оглянулся. – К нам в команду кореец пришёл, салага. Мутный парень. Мы его ради прикола спросили, ты же кореец, собаку готовить умеешь? А он говорит – умею. Ну давай, говорим… Короче, пацаны его взяли с собой в посёлок… Так он собаку завалил… Разделал. Реально умеет… Сейчас на камбузе её готовит. Там пацаны втроём и кореец, пойдём. Когда ещё собаку попробуешь?!
– Запалят! – громким шёпотом сказал я.
– Дежурный куда-то свалил, палить некому. Пошли.
Предложение было настолько диким и неожиданным, что я пошёл.
На камбузе маленький кореец колдовал у плиты. Он вёл себя деловито и очень независимо. Наш старший кок и два парня из команды мотористов смеялись над чем-то. Похоже, они уже успели принять браги или чего покрепче.
– Не отравишь ветеранов флота? – спросил тот парень, который меня позвал. – А то нам домой охота.
– Собака хорошая, – очень серьёзно ответил кореец, не отрываясь от плиты, – молодая, чистая. Была с ошейником. С помойки не ела. Вкусная собака.
– Не жалко? – спросил я.
– Жалко, – спокойно ответил он.
Мне стало не по себе. Я тут же надумал какой-то особый запах от того, что готовилось на плите.
– Пойдём, на воздухе постоим, – предложил я тому, с кем пришёл.
Мы вышли, он закурил. Мы болтали. А я думал о том, что как бы там ни было, но я спокойно принял предложение отведать собачатины. И отведаю её спокойно. Неужели я так зачерствел? Неужели от того человека, который гневно отверг бы подобное предложение и, не задумываясь, бросился бы спасать собаку, ничего не осталось?
А потом я попытался представить хозяев собаки, которые сейчас мечутся по тёмным улицам посёлка, ищут, зовут и долго будут безутешны. Я вспомнил, как рыдал, когда мы с папой вдвоём хоронили нашего беспородного, весёлого Боника, который наплескался в весенних холодных лужах, набегался мокрый, покашлял три дня и тихонечко умер в углу под стулом. Мы отнесли его в рощицу за городской чертой и зарыли в холодную, едва оттаявшую землю.
Вскоре наш кок выглянул на палубу.
– Пойдём, собака стынет, – сказал он весело.
На небольшом железном противне возвышалась горка мелко порезанного, тёмного мяса в тёмном, очень пахучем соусе. Рядом стояла плошка с тем же соусом.
– Не так это надо подавать, – сказал автор блюда, – и мы это едим палочками… Приятного аппетита!
Я взял вилкой кусок поменьше, положил в рот, прожевал и проглотил. Во рту зажгло остротой специй, чесноком и ещё какими-то незнакомыми оттенками вкусов. Остальные тоже жевали с интересом. Я взял ещё.
