То, что Сергей Везнер когда-то поступил на филфак так же, как и я… Так же, как я, и попал сначала на тот же флот, а потом пришёл в ту же студию пантомимы… То, что он написал мне письмо в тот самый момент, когда я готов был мысленно окончательно расстаться с пантомимой и творчеством… То, что мы сразу, моментально, с первой же встречи подружились так, как ни с кем не дружили прежде… Сама наша мощная и короткая дружба… И наше отчаянное и непоправимое расставание… Всё это стало цепочкой удивительных событий, совпадений и открытий, направившей мою жизнь в такое русло, из которого было уже не свернуть.
Наш первый разговор был чрезвычайно и даже чрезмерно информативен. Мы хотели сразу сообщить друг другу как можно больше сведений о себе, о том, чего мы хотим от пантомимы, от филологии и от самой жизни.
Сергей мне рассказал, что его интересует углублённое освоение и изучение пантомимы как феноменального искусства в её глубоком отличии от драматического театра и от балета. Он говорил, что развивать и совершенствовать технику можно и нужно бесконечно, чтобы иметь возможность мыслить более сложными образами. И чем выше и сложнее техника и пластические возможности, тем интереснее и разнообразнее могут прийти идеи и замыслы.
Я слушал очень внимательно. Я был согласен с каждым словом. В свою очередь я рассказал Сергею как мог свои замыслы нескольких номеров и поделился желанием и потребностью сделать целую программу коротких сольных пантомим. И не только сольных. Сергею мои наброски номеров понравились, а идея сделать программу коротких сольных номеров показалась интересной и продуктивной. Мы решили заняться этим в самое ближайшее время.
Сергей поведал мне, что попал в студию совершенно случайно и моментально влюбился в пантомиму. Татьяну он считал величайшим авторитетом и настоящим учителем. В этом мы были абсолютно солидарны.
От Сергея я узнал, что за то время, пока я служил, пантомима в стране получила мощное развитие. Особенно в Питере. Там появился когда-то театр пантомимы «Лицедеи» во главе с Вячеславом Полуниным, но он существовал сначала вполне локально, а в последние несколько лет стал очень популярен. «Лицедеи» организовали несколько фестивалей, на которые приезжали иностранные артисты и целые театры. Это имело большой и даже огромный успех.
Правда, то, что делали Полунин и «Лицедеи», в полном смысле пантомимой назвать было нельзя. Их театр скорее был театром клоунады, основанной на бессловесном сценическом существовании. Опыт «Лицедеев» оказался настолько успешным, а пример заразительным, что по всей стране стали появляться подражатели и почти клоны Полунина. Однако само слово «пантомима» перестало быть столь непонятным и таинственным, как всего три года назад.
Сергей сказал, что в Прибалтике, особенно в Риге и Вильнюсе, классическая пантомима очень и очень развита. Он ещё слышал о том, что в том же Питере появились коллективы, которые развивают новые направления пластического искусства, прежде в нашей стране неизвестные. В частности, возник театр «Дерево» под руководством некоего Адасинского, который работает в жёстком и физиологическом направлении пластики, основанной на японской традиции танца буто.
Что это за направление и что это за японский танец, Сергей не знал. Он только пользовался обрывочными слухами, которые долетали из столицы и Питера. Но сами эти слухи говорили о том, что там, далеко, происходят новые, значительные, интересные и крайне важные для искусства пантомимы процессы.
Из того нашего разговора я ещё узнал, что в мире появился и уже докатился до сибирской глубинки новый и очень модный танец брейк. Его исполнители должны были обладать исключительной пластикой и прекрасной физической подготовкой, потому что танцоры брейка изображали движение роботов. А для создания иллюзии пластики робота использовалась основная техника пантомимы.
Сергей видел видеозаписи брейка и сказал, что шаг Марселя Марсо танцоры трансформировали для иллюзии смещения назад. Это эффектно и при этом не сложно. В тот вечер от Сергея я впервые услышал о существовании Майкла Джексона, американского певца, гибкость и пластика которого поражала воображение, и многие элементы его техники стоило бы изучить и взять на вооружение.
У меня голова кругом пошла от такого обилия информации. Захотелось прям наутро уже начать что-то делать, репетировать, придумывать, пробовать.
– Но меня интересует только и исключительно пантомима как таковая, – говорил и говорил Сергей. – Это искусство ещё не изучено, оно ещё не достигло своих высот, а люди, едва освоив азы, сразу уходят в клоунаду, в эстраду, то есть в какие-то фокусы, кривлянье или в театр без слов. Это не пантомима.
– Надо обязательно поговорить с Татьяной, – сказал я. – Необходимо начать делать номера, необходимо репетировать и выступать… Надо делать свой театр-студию.
Сергей посмотрел на меня понимающе, как взрослый, спокойный и умудрённый смотрит на молодого и рьяного, которому нужно всё и сразу.
– А Татьяна тебе ничего не сказала? – спросил он.
– О чём именно? – не понял я.
Тогда Сергей мне рассказал, что создание театра пантомимы на базе студии уже давно назревшая необходимость. Это прекрасно понимает Татьяна и те немногие студийцы, которые пантомиме преданы. Но для создания театра нужен режиссёр. Татьяна же режиссёрских возможностей в себе не видела. Она была прекрасным педагогом и разработала выдающуюся методику преподавания пантомимы. Она готова была руководить студией, разрабатывать, внедрять и совершенствовать технику, но генерировать художественные идеи и осуществлять постановки номеров и спектаклей она не могла.
– А где же взять режиссёра? К тому же режиссёра настоящей пантомимы? – не выдержал и спросил я.
Наверное, я в тот момент напоминал взволнованного Пятачка, который быстро шагал рядом со спокойным и большим Винни-Пухом.
– Погоди, – улыбаясь, сказал Сергей Везнер.
Дальше он рассказал, что Татьяна привела в студию своего студента, который проявлял большой интерес к пантомиме в процессе учёбы в Институте культуры. Он учился на режиссёра и у него возникла идея постановки сугубо пластического пантомимического спектакля с названием «Плаха» по Чингизу Айтматову на базе нашей студии. Из опыта работы над спектаклем и на его основе можно было попробовать создать театр пантомимы. Пришедший режиссёр к этому был готов.
– Мы репетируем три месяца, спектакль совсем готов, остались мелочи, – спокойно сказал Сергей. – Мы уже показывали его в ВОГе, но настоящая премьера будет в июне в кукольном театре.
Это была потрясающая новость. Новость с ног сшибающая!
– Сколько же по времени идёт спектакль? – ошарашенно спросил я.
– Сорок минут, – ответил Сергей совершенно спокойно.
– Сорок минут?.. По роману Айтматова?
– Увидишь, – широко шагая, ответил Сергей и усмехнулся.
– Очень интересно! – только и сказал я.
Я был не просто удивлён, я был оглушён такой новостью. Оказывается, студия была не в том состоянии, в каком я её покидал. Оказывается, в её недрах возник и уже появился на свет целый пантомимический спектакль. Все мои замыслы коротких номеров показались мне наивными и смешными по сравнению с постановкой по роману Чингиза Айтматова. Я слышал, знал о том, что пару лет назад вышел нашумевший роман знаменитого писателя Ч. Айтматова «Плаха». Наверное, я прочёл о нём в газете «Правда» или «Известия», которые всё же доходили до корабля. Некий режиссёр, который мог такое задумать и осуществить спектакль по такому произведению, представился мне как минимум человеком семи пядей во лбу. По сравнению с ним сразу померк не только А. Постников из томского Дома учёных, но и сам Марсель Марсо со своими миниатюрами.
