Он говорил и говорил: грезил об открывающихся перспективах, размышлял, как построить разговор с Ефимом Борисовичем, задавался вопросом о сумме взноса.
Петр Сергеевич смотрел на него и думал о другом.
В мире много зла. Убийцы и социопаты. Изверги, которые бьют детей и издеваются над стариками. Жулики и мошенники, отнимающие у людей последние деньги. Коррумпированные политики. Расхитители могил. Растлители малолетних.
Это зло осязаемо, зримо. Его проклинают, осуждают, с ним пытаются бороться. Его стремятся искоренить.
Но, как он узнал, существует еще и зло безликое. Неведомое. Запредельное. Неподвластное повседневной логике. Притаившееся во мраке.
Это зло необоримо. Необоримо потому, что большинство не хочет в него верить, не допускает мысли о нем. Однако всегда находятся те, кто тянется к нему, жаждет прикоснуться. Они готовы преклонить перед ним колени, и черпать его полной ложкой, и впускать в свою душу, и…
– И это никогда не кончится, – неожиданно для себя вслух сказал Петр Сергеевич. – Это не остановить.
– Что, прости? – нахмурился Хрусталев.
– Я говорю, что Марьяне не удалось все разрушить. Пока Ефим Борисович жив, это никогда не кончится. Все сосредоточено на нем.
– А, ты в этом смысле. Да, повезло.
Хрусталев взглянул на часы.
– Черт, половина девятого! Бежать надо. – Он посмотрел на Петра Сергеевича. – Ты бы ехал домой, отдохнул. Выглядишь – краше в гроб кладут.
Он пошел к дверям и обернулся на пороге:
– Позже все обсудим, хорошо? Обговорим, как будем действовать.
– Конечно, – кивнул Петр Сергеевич. – Спасибо, что… дал почитать. Рассказал все.
Хрусталев изобразил подобие улыбки.
– Не первый год друг друга знаем. А потом… – На его лице вдруг появилось неуверенное, болезненное выражение: – Вместе как-то… лучше. Спокойнее. Верно?
Петр Сергеевич остался один.
Голова была ясной и холодной. Недомогание, растерянность, чувство беспомощности отступили. Он знал, что нужно сделать.
«Это мой долг», – подумал Петр Сергеевич. Высокопарное утверждение прозвучало просто и естественно. Ведь долг и в самом деле был. Перед Галкой. Перед Марьяной. Перед самим собой.
Как и Марьяна, Петр Сергеевич не был религиозным, но в том, что папка с рукописью попала к нему, видел руку провидения. И не собирался делать вид, что не замечает этого факта.
О собственной жизни не думалось. Зачем размышлять о том, что и так очевидно? Он знал, чем все закончится для него, и принимал это с равнодушным спокойствием и отрешенностью. Ничто не удерживало его в той точке бытия, в которой он находился. Единственную женщину, которую он всегда любил, у него отняли, погубили, а остальное значило слишком мало. Ему вдруг пришло в голову, что самые главные свершения, самые сложные миссии выполняются людьми, которым нечего терять.
У него, в отличие от Марьяны, не было времени на размышления. Действовать нужно быстро, пока паук наиболее уязвим. Петр Сергеевич понимал: у него будет только одна попытка, но не сомневался в том, что сумеет воспользоваться ею.
Доктору, к тому же руководителю медицинского учреждения, который вдобавок дружит с главврачом больницы, не сложно пройти в реанимацию. Сгодится любой предлог. Даже если Ефима Борисовича и охраняют, человека в белом халате пропустят беспрепятственно. Здесь осечки быть не должно. Он окажется с Ефимом Борисовичем наедине и сделает то, что нужно.
Петр Сергеевич сознавал, что кто-то другой может снова попытаться запустить цикл. Но тут уж ничего не поделаешь. Это не его забота. Он надеялся, что если появится тот, кто захочет вновь разбудить силу Третьего круга, то найдется и тот, кто встанет у него на пути.
Это никогда не кончится, сказал он недавно, думая о вечности зла. Но сейчас понимал: тех, кто готов противостоять злу раз за разом, тоже не остановить.
Пролог. Сквозь время
Посмотрите подольше на море, когда оно капризничает или бушует, посмотрите, каким оно бывает прекрасным и жутким, и у вас будут все истории, какие только захотите. О любви и опасностях, обо всем, что жизнь может принести в вашу сеть. А то, что порой не ваша рука управляет штурвалом и вам остается только верить, так это хорошо.
Джоджо Мойес. «Серебристая бухта»
Все было как обычно, и тем не менее он почувствовал странное беспокойство. Это беспокойство не исчезало, и он не знал, что с ним делать.
Капитан «Титаника» Эдвард Джон Смит был опытным моряком и знал, что поддаваться панике на море – последнее дело. Капитан должен внушать чувство уверенности, спокойствие, потому что в его руках не только корабль, в его руках судьбы людей, вверенные ему на время. Но сам себе он не хотел признаваться, что с утра его мучает головная боль и боль эта не проходит. Он был несуеверным человеком, но почему-то ему хотелось поскорее закончить этот рейс, несмотря на то что он обещал быть самым громким и знаменитым за всю историю мореплаванья. «Титаник» подавлял своим великолепием, ошеломлял тем, что он, казалось, бросает вызов океану, дерзкой стихии. На нем было все, что можно только пожелать, – никогда еще людям не предлагалось путешествовать с таким комфортом и в такой роскоши.
Корабль был непотопляемым, капитан слышал это со всех сторон, что настораживало. Здесь крылся какой-то подвох. Какая-то неправильность. В море нельзя быть ни в чем уверенным. Это стихия, неподвластная людям.
Но рейс закончится через несколько дней, и если он постарается, то получит «Голубую ленту Атлантики» – приз за быстрое судоходство. И плаванье на «Титанике» останется позади, станет еще одной вехой в его биографии, о которой Смит станет вспоминать, когда выйдет на пенсию. Он был самым известным капитаном в Северной Атлантике. Триумфальное плаванье на «Титанике» должно было завершить его карьеру и стать последним рейсом.
На корабле был один груз, о котором он старался не думать. Мумия в деревянном ящике около капитанского мостика. Сначала он не понял, в чем дело, а потом ему объяснили, что ее нельзя везти в трюме, как обычный груз. Она слишком ценная. Капитан поморщился, но сделал так, как его просили. Он был обязан выполнять пожелания пассажиров «Титаника». На судне плыли самые богатые и знаменитые люди мира, чье слово являлось законом, и он должен был делать то, о чем его попросят.
Смит старался не думать о том, что находится в ящике, ведь, когда он думал об этом, на него нападало странное оцепенение, а перед глазами возникал легкий туман.
14 апреля в девять часов вечера, стоя на капитанском мостике, Смит обсудил со вторым помощником погоду. Сильно похолодало. Радиограммы передавали о скоплении льдов на их пути. Ситуация была рискованной, но корабль казался надежным, а риск – постоянный спутник моряков. Капитан хотел поскорее уйти в каюту и забыться сном. Никогда у него не было рейса, когда бы его так мучили головные боли и внезапно нападала слабость, которую он был вынужден от всех скрывать.
