– Окей. – Джонсон кивнул и громко выкрикнул несколько фраз на языке фарси.
Сапрыкин отпрянул, расхохотавшись.
– Ну что теперь?! – недовольно проворчал американец.
– Рон, ты был чертовски убедителен. Я на секунду поверил, что на тебе пояс смертника, и ты сейчас взорвешься!
– Проклятье! Можешь быть хоть немного серьезным, а, майор?!
– Ладно, ладно. Продолжай.
Попытки установить контакт на испанском и португальском языках привели примерно к тем же результатам. Пленник никак не реагировал, будто не понимал ничего.
Разочарованно вздохнув, Джонсон кивнул Сапрыкину:
– Ну, Юджин. Твоя очередь.
Евгений Анатольевич взял тот нож, что имелся на поясе у пленного, и стал медленно водить острием перед разукрашенной физиономией.
– Слушай меня внимательно, мудило, – угрожающе заговорил майор на русском языке, – нам некогда с тобой возиться. Так что если ты делаешь вид, что не понимаешь нас, мне придется тебя простимулировать. Вот этим самым ножиком. Я буду резать тебя на куски, пока ты, наконец, не проявишь хоть малую толику коммуникабельности. С другой стороны, если ты сэкономишь нам время и заговоришь прямо сейчас, то мне не будет нужды тратить силы на пытки. Мы отведем тебя к нам в общину, накормим, окажем медицинскую помощь и дадим отдохнуть.
Похоже, в этот раз попытка снова оказалась тщетной. Кажется, в глазах Джокера проскальзывал страх перед острием собственного ножа, но страх этот, как акулий плавник, тут же исчезал в волнах какой-то первобытной ненависти ко всему сущему вообще. А еще абсолютное непонимание. И здесь трудно разобрать, было ли это непониманием языка, на котором к нему обращались, либо это недоумение по поводу того, что кто-то ему угрожал, а не наоборот. Видимо, представители общества, к которому относился пленник, совсем не привыкли обороняться или чувствовать угрозу. Оставалось только понять – почему.
– Еще языки знаешь? – спросил Джонсон.
– Очень смутно помню китайский и немецкий, – кивнул Сапрыкин.
– Спроси его на китайском.
– Разве у него азиатские черты лица? – Евгений Анатольевич взглянул на Рона.
– Да хрен его разберет, какие у него черты лица. Проклятье, я даже не уверен насчет цвета его кожи. Ты взгляни, что он с собой сделал. Весь в каких-то татуировках, шрамах, краске…
Сапрыкин задумчиво осмотрел пленника.
– Слушай, Рон, а что если это не просто так?
– Что ты имеешь в виду, Юджин?
– Я в том смысле, что возможно, все эти художества обусловлены не только клинической и самозабвенной идиотией этих людей. Что если они прибыли из таких мест, где жесткое ультрафиолетовое излучение?
Джонсон задумчиво покачал головой:
– Ты имеешь в виду, повреждения озонового слоя из-за войны?
– Именно, – кивнул Евгений Анатольевич. – Первые годы после войны и долгой зимы у нас часто случалось, особенно летом, что человек получал ожоги незащищенных участков кожи, просто находясь на улице в солнечный день. У некоторых развивалась меланома. Погибали некоторые растения. Особенно те, что мы выращивали, поскольку они более требовательны к уходу и восприимчивы к негативным факторам, в отличие от диких растений. Мы предполагали, что время от времени над нами оказывалась одна из озоновых дыр, возникших вследствие сверхмощных взрывов. Со временем, такое стало происходить все реже, конечно. Но что если где-то, в других регионах планеты, эти последствия имели более жесткие формы?
– Понимаю, – закивал Рон. – Мы с подобным раньше тоже сталкивались. Еще когда кочевали по Алеутским островам. Но разве уродуя таким образом себя, можно защититься от жесткого ультрафиолета?
– Ну, кто теперь в этом разберется, Джонсон? Вдруг они решили, что защитит? Огрубление кожи в местах шрамирования и нанесенных примитивным образом татуировок… Слой краски… В этом есть какое-то подобие здравого смысла, свойственного, конечно, более архаичному образу мышления.
– Юджин, пока мы не наладим с ним разговор, то все наши домыслы и догадки могут быть настолько же близки к истине, насколько и далеки от нее. Давай уже, спроси его на других языках.
– Хорошо. – Сапрыкин сделал вдох и выдал тираду на китайском языке, как он его помнил.
Реакции от пленника не было и в этот раз. Однако отреагировал Джонсон:
– Иисусе, это что было, Юджин?
– В чем дело? Что не так?
– Что не так? Когда мой отец возвращался домой пьяным, он говорил примерно так же. Это не китайский язык.
– Ты знаешь китайский язык? – нахмурился Сапрыкин.
– Вообще-то, я могу различить, когда кто-то говорит на китайском или японском.
– А язык ты знаешь?
– Нет, – развел руками Джонсон.
– Тогда помолчи, ладно? – Сказав это, Евгений перешел на немецкую речь и каждый вопрос громким и агрессивным голосом стал буквально походить на пулеметную очередь, прошивающую пленника.
Результат снова оказался нулевым.
– Этот придурок бесполезен. Привяжем к нему камень и бросим в воду, – махнул рукой Сапрыкин.
– Все-таки странно, что он не понял английскую речь. Хоть какие-то слова он должен был понять. Весь мир понимал…
Джонсон и Сапрыкин одновременно взглянули в сторону бухты. В юго-западном направлении. Там, в нескольких милях от берега находился бросивший якорь тральщик. Сейчас с той стороны доносились глухие щелчки.
Евгений поднял оружие и уставился в оптический прицел. Вокруг тральщика кружила пара скоростных катеров и с полдюжины гидроциклов.
Мерцали едва различимые вспышки выстрелов и через некоторое время, с запозданием, слух улавливал эти щелчки. Теперь сомнений не было, что эти странные пришлые люди атакуют тральщик. Пока гидроциклы кружили вокруг корабля, словно пираньи подле своей жертвы, и вели подавляющий огонь по тем, кто находился на борту, катера попытались приблизиться к бортам и забросить абордажные крюки.
Небольшая башня, оснащенная шестью тридцатимиллиметровыми стволами автоматической пушки АК-306 вдруг резко повернулась. Стволы закрутились, и перед ними возник огненный факел. Ближайший катер, будто пластиковое ведро, попавшее в камнедробительную машину, разлетелся на куски, оказавшись на линии огня автоматического орудия, способного извергать из стволов от шести сотен до тысячи снарядов в минуту. Башня тут же повернулась в другую сторону, пытаясь предотвратить сближение со вторым катером. Еще одна короткая очередь, но снаряды выбили лишь фонтаны на воде. Катер начал сильно петлять. Похоже, находившиеся в нем враги какое-то время решали, стоит ли им на полной скорости броситься к кораблю, чтобы поскорее достичь мертвой зоны, где оборонительный огонь тральщика их не достанет, либо бросить эту затею и спасаться бегством. Похоже, возобладал инстинкт самосохранения. Катер рванул на юг, подальше от тральщика, продолжая вилять. За ним бросились и гидроциклы, подпрыгивая на гребне оставленной катером кильватерной струи.
