– Я не могу… – шепчу тихо. Озноб сковывает тело, ворует дыхание. И боль скользит под кожей, туманит разум. От этой боли хочется свернуться клубочком и спрятаться. Сбежать. Забиться в темный угол. Чтобы никто не нашел. Чтобы не было так страшно стоять здесь, чувствуя тяжелый взгляд и успокаивающее дыхание того, кого считаю убийцей. Чтобы перестать думать. Чтобы забыться. И не мучиться больше, потому что никого не осталось на этом свете.
– Алиса… – мягкий голос совсем рядом. Горячие ладони на животе. Сильное, рвано бьющееся сердце за спиной. – Поговори со мной, пожалуйста, – и горечь в словах. – Я знаю, тебе сейчас плохо. Не держи это в себе. Не надо.
– В психологи заделался? – резко оборачиваюсь в его руках. Смотрю в его черные непроницаемые глаза. – А не ты ли все это устроил, а? Ты же только и делал, что угрожал мне! Говорил, что убьешь папу! И убил! Ты!
И отталкиваю его. Но Марк не выпускает, прижимает к себе так крепко, что еще немного и сломает.
– Отпусти! – рычу ему в плечо. Но он непрошибаемый, как скала. Я вырываюсь, брыкаюсь, но это все равно, что биться головой о стену: толку ноль, но больно. Моя боль выкручивает, ломает, прорывается злыми словами и тягостными воспоминаниями. И я задыхаюсь, цепляюсь за Марка, заходясь в истерике. Не замечаю, как начинаю реветь, подвывая. А Марк гладит волосы, спину вверх-вниз. Как маленькую девочку, убаюкивая, заражая своим каменным спокойствием.
И только когда меня немного отпускает, Марк заговаривает тихо, и я слышу, как дрожит его голос.
– Я никогда не понимал, как наши отцы могли дружить. Знаешь, мне всегда казалось, что у моего отца просто не может быть друзей. Он всегда был суровым, холодным. Со всеми, кроме мамы. Маму он любил. Она странным образом его меняла. Только рядом с ней он улыбался. И это было сродни чуду. А с дядей Борей… Дядя Боря был единственным человеком, кто мог дать моему отцу затрещину и тот лишь покаянно понурится, – я ощущаю, как Марк усмехается мне в макушку. – Из-за меня у них все разладилось. Мне нравилось бывать в мастерской у дяди Бори. Мальчишкой я его боготворил, потому что то, что творил он, – подвластно только Богу. А он творил немыслимые для меня вещи. Из кучи металлолома он однажды собрал невероятный телескоп, а потом показывал и рассказывал мне о созвездиях. Я со школы несся к нему на всех парах, предвкушая, что сегодня мы будем делать? Мне нравилось пропадать с ним в мастерской или на конюшнях. Я учился у него всему, что знаю и умею. И я не убивал дядю Борю.
Я вздрагиваю, поднимаю голову.
– Я не мог, понимаешь? Он всегда в меня верил. Только он. Понимаешь? У него я находил то, чего не хватало дома. Отца. И я совершенно не знаю, что мне сделать, чтобы ты поверила, – заключает он мрачно.
– Я хочу знать правду, – говорю как можно спокойнее, хотя хочется реветь навзрыд. Он не спрашивает, какую правду. Просто не сводит с меня черного, поблескивающего взгляда. И сейчас он вовсе не холодный: в нем ярится злость, боль и что-то мягкое, нежное, совершенно ему не свойственное. Делаю глубокий вдох. Я очень надеюсь, что пойму, если Марк соврет. – Та девушка. Помнишь, что я… застала… – голос сбивается, и горло будто наждаком дерут: больно до слез. Но Марк все понимает и кивает хмуро. – Я видела фотографии…
Но он снова не дает мне закончить.
– Поехали.
– Куда? – спрашиваю, не надеясь на ответ.
– За правдой, – следует ответ.
Он привозит меня в салон эскорт-услуг. Где и знакомит с Лолой, мертвой девушкой с фотографий юриста. Вот только она очень даже живая. И я узнаю ее сразу. И мир меркнет и расплывается. Все вокруг кажется ненастоящим, будто чей-то удачно разыгранный спектакль. Жуткий. Где люди лишь куклы, ведомые безжалостным кукловодом.
Марк сразу меня уводит. Свежий воздух приносит облегчение. Я вдыхаю прохладу улицы, но тут же оказываюсь в крепких объятиях.
– Марк, что это? Как? – стуча зубами, шепчу в его пальто. Меня колотит, и комок в горле, а живот скручивает тошнотой.
– Тебя обманули, пташка, – он гладит мои волосы, спину, и странным образом становится легче.
– Зачем? – я заглянула в его напряженное лицо.
– Разберемся, – обещает он.
– Как? Как разберемся, Марк?
– Ты выполнишь уговор, – выдыхает он тихо.
– Но…
Он берет мою ладонь, переплетает пальцы с моими.
– Крис рассказал мне. И ты выполнишь все условия этого поверенного, – настойчиво повторяет он. – И еще. Я хочу, чтобы ты разговаривала со мной. Если тебя что-то волнует – просто спроси. Я всегда отвечу на любые твои вопросы. Я хочу слышать тебя, пташка. Просто расскажи мне. Даже если тебе просто приснится страшный сон. Разговаривай со мной, слышишь? – он обхватывает мои плечи, встряхивает. – Алиса!
Я киваю, совершенно сбитая с толку. Марк молча соглашается и усаживает меня в машину. Сам садится за руль. Уезжаем, как и приехали, – вдвоем, в полной тишине. И я не выдерживаю, скидываю туфли, забираюсь с ногами на сиденье и всхлипываю. Воспоминания о папе стирают все пережитое за день, раскачивают боль, проникающую в каждую клеточку тела. И не замечаю, как по щекам текут слезы. Как Марк останавливает машину и притягивает меня к себе, закрывая от всего мира, забирая боль. Пусть ненадолго, но это помогает провалиться в беспокойный сон.
Часть 18
Марк. Сейчас
Пташка молчит уже двое суток. И страшно от этой ее немоты. Страшно до тошноты. Только поэтому Марк берет ее с собой в стылый Берлин. Не хотел втягивать ее в рутину похорон, но, боясь оставлять ее одну, силой, почти безвольную, забрал с собой. И нервничает весь перелет, глядя в ее спокойное, почти равнодушное лицо. И ему хочется встряхнуть ее, наорать. Сделать хоть что-то, чтобы она ожила. Чтобы выплеснула свое горе слезами, криком, словами, болью. Лучше бы снова обвиняла его, ненавидела, чем вот так, молча переживать боль. А та тревожит пташку постоянно. Алиса пьет таблетки. И чем дальше, тем чаще. И Марк прячет их и дает только, когда видит ее боль. За два дня он научился чувствовать, когда ей плохо. Не так, как сейчас: тягостно, горько, – а когда к душевному горю присасывается физическое. Марк видел, какой заторможенной она становится, как втягивает плечи при резких звуках, щурится от яркого света и все время трогает шрам за ухом. А раньше не обращал внимания. Раньше он вообще на многое закрывал глаза. Например, на то, как ей плохо без работы. Как она тайком сбегает на отчетные концерты своих учеников. Сбегала. Пока в конце концов не сбежала и от него. Он бы нашел ее все равно, но Катя ускорила процесс, рассказав о звонке. Вычислить их оказалось легко, дружок-то ее не прятался вовсе. Наоборот, ждал денег. Наивный, решил, что Марк примет какую-то девицу за Алису. Ошибся. А Марку стоило большого труда отпустить его живым. Если бы не пташка, плачущая в машине, он бы придушил урода собственными руками. Он не смог из-за нее, потому что отчетливо понял: убьет Антона – потеряет ее навсегда. А он не имел права потерять ее снова. Хватило той жуткой недели пять лет назад.
