Как она пляшет возле костра на мостовой в окружении зевак, как очаровывает своей необузданной красотой. И я не могу оторвать глаз от ее завораживающего танца, стремлюсь пробраться сквозь толпу. Ближе к цыганке, кружащей вокруг костра. И я почти дохожу, как осторожное прикосновение возвращает меня в мастерскую. Оказывается, солнце уже настырно светит в окна, Эсмеральда замерла в пируэте под лампой, а я успела заснуть.
– Спи-спи, – шепчет Марк, подхватывая меня на руки. И я обнимаю его за шею, склонив голову ему на плечо, и выполняю его приказ – сплю.
Уже оказавшись в кровати, снова открываю глаза. Марк сидит рядом и прощается молча. По глазам вижу, как он пытается запомнить меня в этот момент.
– Уже пора?
– Самолет через три часа, – в голосе сожаление. – Спи. Я вернусь.
Легкий поцелуй в кончик носа.
– Марк, – зову на грани яви и сна, – обещаешь?
– Обещаю, – тихое в ответ.
Часть 20
Марк. Сейчас
Перед вылетом Марк приезжает на кладбище. Снег валит крупными хлопьями, укрывает темные надгробия девственно-белым покрывалом. Он идет не спеша. От центральных ворот мимо часовни и старых деревьев, петляя между новыми и покосившимися памятниками, с силой опираясь на трость и сжимая букет роз. В нескольких шагах от беседки с мраморными стелами он останавливается. С черного мрамора на него смотрит его дочь, а на снегу – букет свежих белоснежных лилий. Марк подходит ближе, кладет свой букет рядом с братовым. И смотрит. Долго смотрит в синие глаза Лизы. И сердце сжимается от глухой тоски.
– Прости, – произносит с трудом. Впервые за семь лет. И ветер скрипит ветками чуть наклонившейся березки. Дышит в лицо морозом. Марк прикрывает глаза, внимая ветру. – И его прости, – снова срывается с губ. – Он не со зла, принцесса моя. Ему тоже очень плохо, – и ветер бросает горсть снега, растрепывает нежные цветы, и затихает, забирая с собой снежную круговерть. – Спасибо, – едва слышно.
Марк еще долго стоит у могилы дочери и больше не говорит ни слова. А после уходит, сильно хромая. На надгробие рядом он даже не глянет, как и не поедет к Лиле. Тоже впервые за семь лет.
В Копенгаген Марк прилетает ближе к вечеру, но Криса не застает. Секретарь назначает встречу на утро, которое выдается странным.
Ему снится Алиса. Она играла ему Паганини. Сидя на коленях посреди гостиной. Солнце шалило солнечными зайчиками в ее золотистых волосах, рассыпало по щекам веснушки. Марк не видел ее лица – стоял за спиной, но знал о веснушках и поджатых губах от волнения, о трепещущих ресницах на прикрытых глазах. Знал, что она каждую ноту пропускает через себя, каждое движение смычка рождается уже из ее души, ее восприятия мелодии. Она не доигрывает, обрывает мелодию, когда финал уже близок. Откладывает скрипку, нежно проводя ладонью по грифу, словно целуя. Поднимается, подходит совсем близко. Марк слышит ее дыхание, ощущает аромат ее тела: без духов и шампуней. От нее пахло земляникой, ветром и серебром. Марк не знал, почему так. Странный запах. Ни одна из его женщин не пахла так живо. Летом. Озером с ледяными ключами. Жизнью. А потом она его поцеловала, и он обо всем забыл. Остался только ее аромат, въевшийся под кожу, оставшийся на ладонях, и ее теплые губы на его.
Марк просыпается на рассвете, сгорая от дикого желания.
А потом она позвонила. И напряжение ночи возвращается с утроенной силой. Ее голос, хриплый спросонья, без намека на игривость сводит с ума, горячей волной растекается по венам и звериным желанием бьет в пах. Твою ж мать, мысленно ругается он на себя и собственную несвоевременную реакцию. Злится, но Алиса будто и не слышит его злости, а может…
– Знаешь, я вспомнила, – говорит она неуверенно, и Марк прикрывает глаза, представляя, как она смешно морщит нос и на щеках проступают веснушки. Так красиво. – Как мы катались на лошадях.
Марк тоже помнит. И не забудет уже.
– Ты сильно испугался, да?
Он вспоминает ее полный безумия взгляд, и холодок скользит по позвонкам.
– Конечно, испугался, – соглашается и говорит то, что давно следовало ей сказать: – Потому что ты нужна мне. Я хочу, чтобы ты всегда знала – ты мне нужна. И никогда не думай, что это не так. Что бы ни случилось. Ты нужна мне.
– Даже после того видео? – спрашивает и затихает. Боится? Зря.
– Алиса, я, конечно, монстр и калека, – с сарказмом, а в ответ – возмущенное фырканье, – но я не слепой. И я знаю, что на видео – не ты.
– Откуда такая уверенность, не слепой монстр и калека? – с издевкой.
Марк усмехается. Язвит – это хорошо.
– Дорогая, если мы не занимаемся сексом, это вовсе не означает, что я не видел тебя голой.
Она лишь хмыкает в ответ.
– Лучше расскажи, откуда татуировка?
– Набила, – обидчиво. – Но это неинтересно, – добавляет после короткой паузы.
И снова молчит. И Марк уже знает, что она ничего не расскажет. Хотя он знает, что татуировкой она просто спрятала некрасивый шрам пятилетней давности. И он разрывает тишину, расспрашивая о ее планах. И Алиса отвечает легко, что хочет съездить к Кате, выслушивает его приказ, чтобы не ездила одна. И соглашается она нехотя, а Марк сворачивает разговор, потому что слушать ее голос становится просто невыносимо.
Спать уже не имеет смысла. И он принимает душ, пьет кофе в баре отеля и едет к брату. Разыскать Криса труда не составило. Да тот особо и не таился. Даже странно. Всю свою жизнь выставил напоказ. И это при том, что Крис всегда избегал разговоров обо всем, что не касалось бизнеса. А тут такое рвение всем показать, как он счастлив. Чувствовалась за всем этим фальшь, но зачем?
Марк так и спрашивает у брата.
Но Крис не отвечает. Наливает в стакан коньяк, подходит к панорамному окну, за которым весь Копенгаген как на ладони.
– Не стоило тебе приезжать, – устало отвечает Крис, но это лишь минутная слабость. В два глотка он выпивает коньяк и становится прежним: жестоким циником. Марк усмехается своим мыслям. Так его всегда называла Алиса. Вот только он и в подметки не годился своему брату.
Крис возвращается за стол, усаживается в кресло напротив Марка, скрещивает на столе ладони и слегка подается вперед.
– Уезжай. Возвращайся к жене и не лезь в мою жизнь.
– С удовольствием, – ухмыляется Марк, – но это не только твоя жизнь. Есть еще Катя. Или ты забыл о ней? Спас… А может, ты и не ее спасал вовсе? А вот это, – и окидывает взглядом кабинет.
Крис сжимает кулаки, суживает глаза, и Марк видит, как ходят желваки от злости.
– Убирайся, – рычит, а весь пышет яростью, как готовый к атаке хищник.
– А то что? – спокойно парирует Марк. Он не боится, хотя знает, что Крис с легкостью не только покалечит, но и убьет, когда дело касается Кати. Значит, не ошибся в своих догадках. Одного не понимал: к чему весь этот спектакль, для кого? Но спрашивать бесполезно – не признается.
