Она замахала крошечными фарфоровыми кулачками, и ее крик перешел на одну пронзительную ноту, словно сирена. Сквозь окно Трисс заметила, что ласточки в ужасе выпорхнули из своих гнезд под свесом крыши. Побелка на потолке треснула, и посыпалась краска. Рот куклы открылся еще шире, и от ее вопля начало резать в ушах. Трисс была уверена, что все домашние и проходящие мимо остановились в изумлении.
— Прекрати! Прекрати! — Она потрясла куклу, но бесполезно. — Пожалуйста!
В панике она попыталась заткнуть куклу шерстяной шалью, но только слегка приглушила крик. Наконец в приступе крайнего отчаяния она изо всех сил швырнула куклу через всю комнату. Звук, с которым та ударилась головой об стену, прозвучал выстрелом, и вопль стих, сменившись леденящей тишиной.
Трисс приблизилась к Ангелине. Бум… бум… бум… Ее сердце колотилось так, как полицейский колотит в двери преступника. Она перевернула куклу носком туфли. Лицо Ангелины треснуло от уха до уха. Ее рот все еще был открыт, и глаза тоже. Трисс упала на колени.
— Извини, — испуганно прошептала она. — Я… я не хотела…
Ее найдут на коленях перед Ангелиной, как убийцу над трупом. Запаниковав, она вытащила часть дров из корзины рядом с камином, засунула сломанную куклу поглубже и вернула дрова на место. Может быть, никто не найдет ее до отъезда.
Дверь неожиданно распахнулась в тот момент, когда Трисс поднялась на ноги. Она резко повернулась с виноватым видом, в горле пересохло. Наверняка кто-то пришел узнать, что за ужасные крики. Что она может придумать в качестве объяснения?
— Ты готова? — Ее отец был одет в пальто и водительские перчатки.
Трисс молча кивнула. Он глянул в окно.
— Что-то птицы расшумелись этим утром, не так ли?
На улице, ожидая, когда отец заведет машину, Трисс спрятала руки глубоко в карманах, чтобы никто не видел, как они дрожат.
Со всех сторон она была окружена любовью, и при этом еще никогда Трисс не чувствовала себя такой одинокой. Она никому не могла рассказать, что только что произошло. На самом деле чем дольше она молчала, тем труднее было заговорить. И что она могла сказать?
«Ангелина пошевелилась и заговорила, а потом закричала. И я ее убила. Этого не было, этого не было, этого не было… Но если этого не было, тогда это все в моей голове. Значит, со мной что-то не так. Значит, я очень-очень больна».
Обычно болеть было хорошо и даже спокойно. Но это какая-то неправильная болезнь. Трисс не хотела, чтобы болезнь была у нее в голове. Одна мысль об этом вызывала такой же ужас, как если бы она смотрела в темный колодец без дна. Если она скажет родителям, что у нее что-то не так с головой, они не отнесутся к этому с обычной добротой, не станут давать ей комиксы и новые таблетки и утешать ее словами «не перенапрягайся, пока не окрепнешь». Они будут серьезно волноваться и слушаться докторов. «Я не хочу, чтобы меня увезли и гипнотизировали или делали дырки в голове…»
Так что Трисс молча стояла у машины, сгорбившись под золотистыми утренними лучами, и чувствовала себя чудовищем. Каждый раз, когда ее родители возвращались в дом за очередной забытой вещью, она напрягалась. «Пожалуйста, не смотрите в корзину с дровами. Давайте поедем, пожалуйста, давайте скорее поедем…»
Она чуть не выпрыгнула из кожи, когда из дома послышался громкий крик отца.
— Я нашел ее! — В голосе угадывалось напряжение и едва сдерживаемый гнев.
Сердце Трисс упало. Но отец вынес на свет солнца не Ангелину. Это оказалась залитая слезами Пен. Девочка вопила и пыталась ударить отца пятками по коленям.
— Она пряталась на чердаке.
— Я не поеду! — Слова Пен можно было понять с трудом. Ее приступы ярости сопровождались гримасами и топаньем ног. Обычно она кричала до хрипа, и ее неразборчивые слова терялись в торнадо ее злости. — …Увидите, она лжет… вы не заставите меня сидеть с ней… всех вас ненавижу!
Трисс скользнула на заднее сиденье через одну дверь, а Пен засунули через другую. В машине Пен с враждебным видом свернулась в тугой клубок и прижалась к двери, чтобы оказаться как можно дальше от Трисс. «Она считает, что я притворяюсь больной, — вяло подумала Трисс. — Притворяюсь, чтобы привлечь внимание. Внимание, которое хочет заполучить она. Если бы только она была права». Отец Трисс сел на водительское сиденье и повернул ключ. Раздался негромкий визг, потом двигатель фыркнул и заурчал. Наконец, наконец-то они поехали.
Семейным автомобилем был блестящий «санбим» мятного цвета с фарами, похожими на удивленные круглые глаза. День был ярким, поэтому крышу машины опустили, и Кресченты ехали под открытым небом и солнцем. С почти болезненным облегчением Трисс наблюдала, как их коттедж исчез вдали, и вот они уже неслись по дорогам на головокружительных тридцати милях в час. Волосы Трисс развевались вокруг лица, и по мере того как место преступления оставалось все дальше, узлы в ее желудке ослаблялись. Может быть, болезнь тоже можно оставить позади, точно как плохо припрятанный трупик.
Холмы вставали под ними дыбом, словно дурные ослы, а дорога извивалась, будто пытаясь их сбросить. Склоны изгибались, вздымались и опускались по бокам машины. Потом промелькнул написанный белой краской знак. Оксфорд туда, восемьдесят пять миль, Элчестер сюда, двадцать миль. Трисс прислонилась щекой к прохладной деревянной панели на двери автомобиля, цепляясь за знакомые ощущения. «Я в безопасности. Я еду домой, в Элчестер».
Первое, что бросается в глаза на подъезде к Элчестеру, — это мосты под общим названием «Три Девы».
Самая впечатляющая из Дев пересекает широкое устье реки Эл одним длинным элегантным пролетом, изящная арка моста, покрашенная в песочно-золотой цвет, на фоне сверкающей голубой воды видна на мили вокруг. Второй мост вытянулся высоко над городом, поддерживаемый восемью элчестерскими холмами, один из которых недавно был увенчан зданием из бледно-розового камня в форме пирамиды — строящимся вокзалом. Последний мост соединяет город с противоположным склоном долины. Все три моста поддерживают в воздухе недавно построенную железную дорогу.
Все сходились на том, что до сооружения Трех Дев Элчестер был «на спаде», что означало медленную и печальную гибель — так разрушается замок из песка под каплями дождя. Потом Пирс Кресчент выступил со своими планами по строительству Трех Дев и продемонстрировал, что, несмотря на наступающую реку и неудобные холмы, в Элчестер можно проложить железную дорогу. Все называли мосты чудом инженерной мысли. Они всё изменили, деньги поплыли в город рекой, и теперь Кресчент был одним из самых известных и уважаемых людей в Элчестере.
При виде Трех Дев Трисс всегда охватывала гордость. Когда «санбим» повернул на широкую магистраль, идущую вдоль сверкающей глади Эла в сторону нахохлившейся серо-черепичной громады Элчестера, она вертелась до тех пор, пока могла держать в поле зрения мосты. Но сегодня ощущение теплоты сменилось горьким послевкусием, когда она вспомнила подслушанный разговор и газетную статью. Если кто-то действительно пытался напугать отца, имеет ли это отношение к его работе?
