Черный двухтомник Хемингуэя в 1959 году сделал келейное чтение саваннского отшельника массовым. Козырная брутальность, культ дикой природы, юмор сквозь зубы и маска женоненавистника благодаря трехсоттысячному тиражу с необычайной скоростью распространились среди юношества и молодечества. Начинающим разочарованцам от Сочи до Тикси мечталось курить у водопадов, спать в гамаке, бравировать пулевыми ранениями и снисходительно трепать по щечке индианок из скобяной лавки на границе штата. Всесоюзная борьба комсомола с бородой окончательно потеряла смысл. «Изменил свою походку, отрастил себе бородку», — сердито писал «Крокодил» о новых циниках энтузиастах. В этот-то момент старый нравоучитель дядя Сережа Михалков и решил с оглядкой на двух совершеннолетних наследников наподдать доморощенным Гарри Морганам резиновой тапкой по заднице. Пьеса называлась «Дикари» и имела большой сатирический запал, что нередко случалось с папой Михалковым. Режиссер студии Горького Генрих Оганисян запал притушил, пьесу переименовал, насытил транзисторным пляжным джазом и выпустил в 1963-м под названием «Три плюс два». И вот уже тридцать лет и три года все удивляются, что столь неназидательная комедия снята по сценарию папаши Михалкова.
Зарывшись по горло в Крым, три холостяка-интеллектуала — молодой физик, молодой ветеринар и молодой временный поверенный — смертью клялись бород не брить, на девчат не глядеть, фабричным не питаться, жить дедовским заветом и огонь добывать трением. Любовь — это яд. Первым делом самолеты. И за борт ее бросает в надлежащую, так сказать, волну. За парой морально нестойких оболтусов с модерновыми именами Роман и Вадим (их играли недавно дебютировавшие на пару в «А если это любовь?» Андрей Миронов и Евгений Жариков) приглядывал радикальный стародум Степан Иваныч Сундуков (Геннадий Нилов). В те годы не без влияния Ремарка и алкоголизма неразлучные троицы вообще были в ходу, от аксеновских «Коллег» до хуциевских заставоильичевцев. Все они, за исключением люмпен-трио Никулин-Вицин-Моргунов, обыкновенно заканчивали свадебными колоколами — потому никто не удивился, когда на флибустьерский мысок с криком «Это наше место!» с неба свалились две Евы, две грации-патриции-русалки, немного тяжеловатые в области кормы. Одна была актрисою, а другая укротительницей львов. Русские доминатрикс послесталинского периода реализовались именно в этой профессии. На смену ядреным председательшам и членам правительства пришли гипнотические женщины с хлыстом и пистолетом: после «Укротительницы тигров» (1954) и «Полосатого рейса» (1961) это была уже третья картина об искусстве дрессировки сильного пола — причем раз от раза его представители становились все кротче и покладистее (мотогонщика по вертикальной стене из «Укротительницы» и капитана дальнего плавания из «Полосатого рейса» сменил простой коровий доктор). Теперь женщина побеждала не по очкам, а чистейшим нокаутом. Мужчины во главе с физиком, как могли, сопротивлялись, возводили границы из консервных банок, переходили на английский, затевали пляски тумба-юмба и вообще вели себя закомплексованно. А когда никто не видит, украдкой откусывали у девчат шоколадку и душились их духами.
Вообще, щенячий фрейдизм торчал в картине изо всех щелей. Глупые барбудос лелеяли свои вторичные половые признаки до тех пор, пока не представился случай проявить первичные — после этого кущи были сбриты, обнажив младенческие незагорелые подбородки. В момент решающего объяснения Роман рассказывал Зое историю своего ветеринарства: как приятель отрезал его любимой собаке хвост, а он не сплоховал и пришил назад. Зоя после этого приснилась самой себе в черном садистском трико и сапогах укрощающей Романа прямо на арене при содействии Наташи, упакованной не хуже. Сама Наташа на всех афишах сжимала в руках полосатый жезл огуречной формы, а ее Вадим, рисуя на стойбище литеры «М» и «Ж», сначала изобразил «X», а после уж поставил посреди палочку, смутив даже мужланов-приятелей. Слабые мужчины ездили на мощной 75-сильной «Волге», а суровые, представившиеся милиционершами девушки — на субтильном маленьком «Запорожце»-жуке. Если добавить, что мужчины регулярно укладывались на эту «Волгу» спать (по очереди прямо на крыше), до приезда девушек сушили на веревке связку красных перцев, а время узнавали по трем торчащим из песка сучьям, опоясанным окружностями, то станет окончательно ясно, что Оганисян поставил первую в России психоаналитическую комедию, распробовать которую, кроме продвинутых коллег, было некому. Чего стоит один детективный сон Сундукова с участием вампира Бориса Карлоффа, которого тогда опять же никто не узнал.
Не говоря уж о том, что в финале детектива «Джексон оказался женщиной».
Чем дело кончится, ясно было и так с самого начала. Мужской зонт с помощью дамского зеркальца высек солнечные лучи, на которых затеплились два семейных котелка. Ревнивый Левушка оказался четвероногим другом, ассистенты-дружинники — униформистами, а маленький «Запорожец» сдался на милость могучей «Волги». Патриархальное дикарство не состоялось. Теплая волна смыла выцарапанное на песке слово «дикари» и отпечатки босых ступней, бородатый Сундуков остался ни с чем в детской панамке, а обе исполнительницы — Натальи Фатеева и Кустинская — по очереди вышли замуж за космонавта. Укрощать.
Шестнадцатого июня того же года в космос полетела Валентина Терешкова.
А год спустя Генрих Оганисян умер, оставив по себе две симпатичные картины и несостоявшуюся славу большого комедиографа.
«Королевство кривых зеркал»
1963, к/ст. им. Горького. Реж. Александр Роу. В ролях Оля и Таня Юкины (Оля и Яло), Анатолий Кубацкий (Йагупоп 77-й), Андрей Файт (Нушрок), Лидия Вертинская (Анидаг), Аркадий Цинман (Абаж). Прокатные данные отсутствуют.
Считается, что жанровое кино питают всего два фундаментальных мифа — о Золушке и Робин Гуде. Либо через тернии к принцам — либо «если у толстого отнять немножко, то будет не кража, а просто дележка». Советское детское кино добавило к ним легенду об антимаугли — пионере-перевоспитателе. С самой теплящейся зари отечественного кино юный фантазер-сладкоежка начал мять архетипические сюжеты, вымысел и старину. Он не был образцовым ленинцем, неохотно вставал, играл вместо уроков в резиночку и вечно норовил залезть в какое-нибудь волшебное дупло с бабушкиным гостинцем за щекой. Дремучая затхлая сказка открывалась перед ним сплошным паноптикумом несправедливостей, стосковавшихся по засученным пионерским рукавам. Пионер перевоспитывал сказку — сказка перевоспитывала пионера, прощались друзьями с обычными подростковыми клятвами «теперь навсегда и больше ни-ни».
Ворчливый Петя защищал плаксивую и тупенькую Красную Шапочку от Волка. Новый Гулливер мутил у пластилиновых коротышек настоящую пролетарскую революцию. Баранкин с Малининым дубасились с полчищами рыжих муравьев. Вовка чинил тридевятое царство, Витя Перестукин — Страну невыученных уроков, отроки — Вселенную, а Коля с Олей ассистировали Архимеду в героической обороне Сиракуз (не говоря уже о Вольке ибн Алеше, который чуть было досрочно не сделал рабовладельческий строй феодальным
[11]). Скандинавские писатели, к слову, тоже соображали в обоюдном совершенствовании мира и фантазера: Герда, Нильс и маленькая Баба-Яга в душе тоже были настоящими пионерами, недаром их так часто экранизировали и ставили в детских театрах.
