Из чащ и чертогов пионер выбирался, как Иван-дурак из кипяченого молока, — рукастым, смышленым, причесанным и писаным красавцем, хоть сейчас под венец с Машкой Канарейкиной. К вящему огорчению девичьих душ, детское кино России было сугубо мальчиковым, естествоиспытательским, без гуманитарных бантиков и финтифлюшек, и пригожие Марьюшки не ждали своих дураков из сказки с вышитыми рушниками и приготовленными домашними заданиями. До самых «Отроков во Вселенной» дурак разумно полагал, что девчонки с их записочками и переглядками — одно баловство и сильно отвлекает от свершений. И только волна простонародного, а значит, не искусственного феминизма начала 60-х («Девчата», «Стряпуха», «Полосатый рейс», «Простая история») зацепила кометным хвостом и хрустальные замки на сгущеночных берегах. Повинуясь общественному прогрессу, сценарист Виталий Губарев и режиссер Александр Роу в 63-м году впервые запустили в сказку девочку, даже двух. Сказка называлась «Королевство кривых зеркал».
Концентрация бесчинств в сказочной деспотии была поистине гофманианской. Мало того, что в этой увеличенной комнате смеха правила абсолютная монархия с придворной камарильей регентов, мало того, что плебс подвергался двойному гнету короны и наместников, — так следует добавить, взгляды этой нечисти на маленьких мальчиков и девочек были, прямо скажем, пазолиниевскими. Автору не раз приходилось отмечать латентную педерастию антигероев детского экрана («Позор Винни-Пуху, пьянице и педерасту», «Столица»-93) — однако лидерство царствующего дома Йагупопов из «Королевства кривых зеркал» было бесспорным.
Сам король Йагупоп Седьмой вершил славные дела преимущественно у зеркала — в пудре, туфлях, драгоценностях, панталонах с кружевами, вертясь и причитая сдобным голосом трансвестита. Герцог Нушрок носил длинный парик, чувственные ноздри и густые черные кокаинические тени под демоническими очами. Дочка его предпочитала чернокожаное трико-обтягайку, плетку-семихвостку и прочие садо-мазо-аксессуары вплоть до странноватой и крайне симпатичной лошадки. Все трое воевали друг с другом за право сажать на цепь и запирать на ключ маленьких детей. Зеркальщику Гурду уже пришлось лихо — новоприбывших пионерок Олю и Яло немедленно перекрестили в королевских пажей со всем соответствующим шлейфом пикантных ассоциаций, не меньше чем у маркизы де Помпадур или батальонной санинструкторши.
Близнецы-пионерки сумели дать педофилам по шаловливым рукам. Стоило приблизиться минуте скверного свиданья, они прижимались спина к спине и запевали задорную антиманьяцкую песнь «Когда отряд идет в поход, не отставай, дружок» — призрак нашествия орд маленьких ленинцев повергал извращенцев в естественный ужас. Они трепетали и просили только не проверять сменную обувь. Короче, как писал Веллер, «мрачное средневековье стало светлым, Джордано Бруно сам сжег всех инквизиторов, а капитан Блад наконец-то сказал Арабелле, что она дура и другого такого фиг найдет». Сказка исправилась, очистилась, потеплела — можно было уже и рыбок запускать.
К середине 60-х сказочных пионеров набралось достаточно для кадровой дружины имени Джанни Родари. Красящие забор цари Дурандаи только мелко крестились: «Пронеси, господь, от тимуровцев» — и ладили на досуге обрез по репродукциям из «Родной речи». Пиратские капитаны единственным глазом пялились в учебник Перышкина, чтоб не уронить своей флибустьерской чести в споре с очередным юным натуралистом за пифагоровы штаны. Отощавшие на диете из пионерской правды волки нанимались ходить по вечерам с колотушкой и гнать заперевоспитывавшихся пионеров домой, потому что по ночам сказка закрывается. Только к 70-м им вышло послабление: поубивалось несколько экипажей, космос из доброй тьмы в звездную крапинку стал враждебной черной дырой. «Альфу Центавру» перестали произносить с аукающим придыханием и шлепать на конфетные обертки, а детские писатели во главе с Киром Булычевым и журналом «Искатель» разглядели в космосе прорву тиранов и серийных убийц. Пионеры повыскакивали из сказок через плетень, построились и полетели рубиться с гадскими роботами.
Волки, цари и пиратские капитаны, обнявшись, плакали у околицы. Ни Мамай, ни Попай не нанесли им таких ужасных разрушений.
«Государственный преступник»
1964, «Ленфильм». Реж. Николай Розанцев. В ролях Александр Демьяненко (Андрей Поликанов), Алина Покровская (Майя), Сергей Лукьянов (Чернышев). Прокат 39,5 млн человек.
Шелепинские чистки 1958–1961 гг. привели в КГБ новое поколение сотрудников. Внимательные комсомольцы в ладных костюмчиках обращались друг к другу по имени-отчеству, разбирались в психологии и давили подследственных взглядом, а не каблуками, тем более что результат был заведомо известен. Россия в те годы форсировала ядерные и космические разработки, устанавливала системные контакты с национально-освободительными движениями третьего мира, пускалась в рискованные международные авантюры — «комсомолятам» шелепинского призыва было чем заняться, помимо заговоров на птицефабрике имени Парижской коммуны. После стрессового, на износ отработанного 62-го
[12] новое руководство комитета во главе с Семичастным всерьез озаботилось позитивным реноме своего ведомства. Центральной печати был открыт максимально возможный доступ к делу Пеньковского, морально неразборчивых писателей склоняли к сочинениям о чистых руках и горячих сердцах, активно рассекречивались архивы погибших разведгрупп (первым по настоянию Хрущева получил Героя Зорге, напрочь скомпрометированный перед корпорацией признанием работы на советскую разведку, что было строжайше запрещено внутренними инструкциями).
Двадцатая годовщина Победы вернула доброе имя десяткам сгинувших агентов — в то же время исчезнувший на пять лет с экранов образ настырного контрразведчика стал снова гулять по афишам и аннотациям. Сквозной темой стала работа отдела по изобличению нацистских прихвостней, представлявших собой идеальный материал для вербовки, и обелению неправедно оклеветанных за мнимое сотрудничество с врагом («Хочу верить» (1965), «Чужое имя» (1966), «Особое мнение» (1967)). Но первой ласточкой, конечно, был триллер Александра Галича и Николая Розанцева «Государственный преступник», суперхит сезона-64, изъятый из репертуара 6 лет спустя ввиду галичевской опалы.
Из «Госпреступника» выросла добрая четверть наших приключенческих клише. Первым на советском экране сжигал в пепельнице лист-вопросник подозреваемых отнюдь не Максим Максимович Исаев-Штирлиц, а молодой новобранец органов Андрей Поликанов (ролями в «Преступнике» и «Сотруднике ЧК» Александр Демьяненко разбил череду своих вечных недотеп — за год до Шурика и через три после Димы Горина). Он же задолго до папаши Мюллера «на всякий случай» снял отпечатки пальцев с бокала сомнительного собеседника. Не управдомша Плющ из «Бриллиантовой руки», а стюардесса Майя первой припечатала: «А, журналист-международник? Понятно. Нью-Йорк — город контрастов». А уж ее диалог со зловещим таксистом: «Почему здесь свернули? Куда он меня везет?!» — «А здесь дорога короче», — все поколения советских зрителей помнят в пародийном исполнении Никулина и Станислава Чекана. Однако фильм был запрещен и первоисточник утерян.
