Наставшие вскоре 70-е были эрой не остряков-бонапартов в плащах нараспашку, а кошерного большинства из города Выборга. Комплексных обедов, телевизора, трехкопеечных тетрадок по 12 листов, яблочного пирога шарлотки, в рецептах «Работницы» именуемого «гости на пороге», керамических чайников, шоколада «Сказки Пушкина», крыжовенного варенья, кино по выходным, сыщиков и собак, а не воров и волков, как позже хорошо скажет Кибиров. И весь тогдашний матримониальный мещанский мидл-классовый стиль мягко прописывал Радзинский, пользуясь всеми выразительными средствами предыдущего десятилетия: таксофонами и саксофонами, молодежной чушью в молодежных кафе, белыми мышами и белыми медведями, стадионами и аэродромами. В следующем 69-м автор романтической классики «Оптимистическая трагедия» Самсон Самсонов поставил по его сценарию мещанскую классику «Каждый вечер в одиннадцать» — про то, как физик-ботаник Ножкин спьяну наугад позвонил по случайному телефону и обещал подошедшей машинистке Володиной жениться, а потом еще раз и еще раз позвонил, а потом взял-таки и женился. И встречался с ней у почтамта, и катал на теплоходе «Таджикистан», и никто не умер, кроме ее закадрового первого мужа, что иногда случается.
А потом произошло то, что всегда происходит с полупроводниками: новые берега, оформившись, определившись, окрепнув, скинули в Лету шаткий мосток. Промежуточные храбрились, отчаянно танцевали, чалили к выстроенным с их помощью бортам, как все пограничники всех времен — демкоммунисты горбачевского призыва, русские вольнолюбцы в Прибалтике, — а поезд их, так коротко и ярко сверкнувший, уже уходил. Усталой семидесятнической естественности не ко двору пришелся театральный доронинский надрыв, ее закушенная губа с рукой у лица; роли ее и молчаливые мужчины стали уплывать к по-настоящему горькой Гурченко. Игривый метеошансон и пахмутовский доменнобуровой официоз слились в единую лирико-производственную ресторанщину, под трудовые вахты и будни стали растрясать ужин отпускники. Радзинский — опять для жены — написал сценарий «Чудный характер» про взбалмошную певицу Надю, принявшую «очень длинного товарища» за давнего знакомца с парохода, предвестника зыбкого и неведомого счастья, а он оказался не тем, к тому же женатым. Радзинский мотив случайной, но предначертанной свыше встречи раскололся о прозаичный угол батареи, к которому и вело все его возвышенное творчество. Заземленные 70-е, вопреки стереотипу, были удивительно честны в быту: кончились в них цельные, однозначные характеры, вечные любови и счастливые встречи на прогулочных катерах.
Экзальтированная Надя и ее исполнительница в этом мире были не кем иным, как Бланш Дюбуа из «Трамвая „Желание“», с тихим бреньком увозящего свою пассажирку в крупноблочный, светлый, модерновый дурдом.
Фильм провалился. В следующие 12 лет Доронина появлялась на экране всего трижды. Абитуриентки ВГИКа, всю первую половину 70-х имитировавшие ее грудной прононс, так и не поняли, за что их отчисляют прямо с первого тура назад в Выборг.
«Семь стариков и одна девушка»
1969, «Мосфильм», т/о «Телефильм». Реж. Евгений Карелов. В ролях Светлана Савелова (Лена Величко), Валентин Смирнитский (Тюпин), Алексей Смирнов, Борис Чирков, Борис Новиков (старики), Вицин-Никулин-Моргунов (жулики). Снят для ТВ, в прокат не выпускался.
В середине 60-х вдруг начали резко сдавать старики. Двадцатилетие Победы выглядело переломным: впервые людей награждали задним числом и широким севом, чествования избирательные сменялись Памятью тотальной, знамя Победы несли все те же отчаюгисержанты Егоров и Кантария, но видно было, что следующий юбилейный марш уже обойдется без них. Санки главных атлантов страны и государства явно покатились с горы. Поколение победителей, ядреных увальней с повадкой суворовских солдат, вдруг в одночасье, в кряжистом предпенсионном возрасте почувствовало усталость, осколки, швы и общий износ организма. Это было особенно заметно на фоне очень юного, веселого и находчивого десятилетия: по всей стране подросло до гражданской зрелости поколение бэби-бума, орал твист, ставились рекорды и решались задачки на сообразительность. Диссонанс был тем более отчетлив, что промежуточная волна военных первогодков 1920–1924 гг. рождения, которым в 60-х было бы сорок пять, почти целиком на той войне и осталась. В обществе как-то разом разлилась доброта — бодряческое похлопывание, здравицы до ста лет, принудительная тимуровщина, похохатывание несмешным байкам и прочие ритуалы у постели умирающего. Все стали дружно ругать нечуткую службу быта (не «ай-яй-яй», как раньше, а «чтоб вам пусто было, убийцы в белых халатах»). Райкин запел «Улыбнись, человек человеку, человек человека пойми», на телевидении завели передачу «От всей души», а в поликлиниках и химчистках придумали идиотскую аббревиатуру «ветеран ВОВ» — их теперь следовало пропускать без очереди.
Кинематограф старел вместе со страной, вождями, проблемами и анекдотами. В 70-м вышел «Белорусский вокзал», в 72-м — «Старики-разбойники», потом потянулись «Старомодные комедии» и «Почти смешные истории» — но первыми были «Семь стариков и одна девушка» Евгения Карелова, отечественные «Белоснежка и семь гномов».
Выпускницу инфизкульта Леночку Величко, тупенькую соломенную блондинку с капризной губкой а la Бардо, постигло несчастье: вместо будущих чемпионов ей досталась группа ЛФК — лечебной физкультуры, если по-русски. Недомогающие гномы Док (Борис Чирков), Брюзга (Николай Парфенов), Соня (Анатолий Адоскин), Весельчак (Алексей Смирнов), Чихун (по нашей версии — зашитый алкаш; Борис Новиков) и молодой безусый гном Растяпа (Валентин Смирнитский; в «Белоснежке» его звали Допи, а у Карелова — Тюпин). Его же и решили сделать принцем, потому что настоящий принц забрал бы Белоснежку из леса, то есть из группы общефизической подготовки, а это в планы не входило. Авторы не напрасно даже в названии выдвинули гномов вперед.
История сохранила для потомков всего шестерых гномов: седьмого, Скромнягу — вохровца Анисова, — играл артист с излишне кудлатой шевелюрой и длинным носом: лица с такими приметами уже два года спустя начали исчезать из советского быта, действительности, титров и перечней золотых медалистов и материализовываться где-нибудь у самого Мертвого моря или на Брайтоне. Наблюдательный зритель заметит на титрах какой-то неловкий скок в зачинной песне Евгения Птичкина (именно на месте этого скока и была фамилия гнома-невозвращенца Александра Бениаминова, в 78-м эмигрировавшего в США).
Поначалу гномы разинули варежку, какая к ним спорхнула с небес миленькая снежиночка (Светлана Савелова), подобрали животы, выпятили грудь колесом и в своих разноцветных спортивных кальсонах стали совсем похожи на союзмультфильмовских зверят-физкультурников. Но Белоснежке вовсе не хотелось в пенсионерский лес, она была отличницей брусьев и стометровки, а в кошелке носила пару гантелей. Поперву она мучила дедушек притопами и прихлопами, уши выше — лапы шире, а потом стала гонять их на износ хула-хупами, прыгалками и скачками с барьерами в высоту. Гномы не сдались, окрепли физически (юбочник Соня женился на француженке, Чихун получил грамоту ЖЭКа за трезвый образ жизни, Скромняга завалил начальника вохры в армрестлинг) и в финале окончательно обезвредили всенародную банду Никулин-Вицин-Моргунов (дальше с ними воевали только бременские музыканты, причем в рисованном виде). А вохровский старик Анисов, вызванный комиссаром Жювом на подмогу, настигал Фантомаса на стенах суздальских монастырей и сбивал его с колокола посредством смекалки и физподготовки. При этом младший гном Тюпин наконец-то вызывал в Белоснежке взаимность, а на финальном пенсионном банкете Весельчак пел им добрую песню «Обогрейте словом, обласкайте взглядом, от хорошей шутки тает даже снег. Совершите чудо, руку протяните — надо, чтобы в дружбу верил каждый человек». Особый жанр советской эстрады — добрый твист — тут был как нельзя более к месту. Словами этого не объяснить, но отчего-то у Эдди Кохрана и Чаби Чиккера твист получался бешеный и агрессивный, а у Саульского, Бабаджаняна и Зацепина — добрый и душевный, для комсомольских свадеб (разница — как между Агузаровой и Сюткиным). Леонид Парфенов афористично обозвал это заменой ихнего «йе-йе-йе-йе» на наше «лай-ла-ла-ла». Для «Стариков» «лай-ла-лу» написал, как уже было замечено, Евгений Птичкин.
