Наибольшие проблемы возникали с финалом, ибо на этом комплекс представлений о Западе исчерпывался. Могли еще налететь индейцы, но с ними массовое сознание дружило, и приходилось быстро улаживать недоразумение и раскуривать трубку мира. Именно таким образом в традициях немого кино Запад изображали на бесчисленных новогодних вечерах, вожатских концертах, домашних киностудиях, «Баррандов-фильме» и самодеятельных кукольных представлениях. Справедливости ради следует признать, что при необходимости экстерном показать какую-нибудь Калифорнию времен золотой лихорадки Голливуд пользовался теми же клише (см. неугасимый шедевр детства «Большие гонки»).
Восемьдесят седьмой распахнул ковбойщине двери, но на пути экранизации национального виртуального комикса встал неумолимый «сухой закон». Трезвенники свирепствовали не хуже христианской лиги из Невады. Федеральные агенты бомбили подпольные самогонокурильни, нормировали отпуск сахара в одни руки и ставили на учет злостных потребителей одеколона «Лесная быль». С экранов изымалась спиртосодержащая классика (мы чуть не остались без комедий и «Судьбы человека»), в новых фильмах купировались сцены приношений и распиваний (беспрецедентную цензурную атаку выдержала меныповская «Любовь и голуби»), ветеранам в кинохронике предлагалось отмечать праздник Победы чоканьем кофейных чашечек.
Проект увядал на глазах: ну как можно было ставить вестерн без летающих по стойке стопарей, пьяных кобыл и фразы «Пора, однако, промочить глотку»? Помощь пришла от соседей по лагерю. Герой великого чешского блокбастера детских утренников «Лимонадный Джо» искоренял пьянство с помощью эликсира меткости — колалоковой газировки; как и прочие антиалкогольные кампании, эта привела к значительному сокращению местного населения. Достаточно было поменять идейно сомнительную «Колалоку» на волшебный фонарь кинопроектора да вспомнить, в какой мере кино в СССР отвлекало нацию от пьянства дикого — и вышел бойкий мюзикл Аллы Суриковой о святой и безнадежной борьбе с зеленым змием, хамством, гопничеством и общей национальной культурой упоительных вечеров. И о том, какой же это мартышкин труд — истреблять национальный порок административными мерами, пусть и в содружестве с ослепительной сборной всех звезд облегченного жанра от Анофриева до Ярмольника, за исключением Джигарханяна (горе этой безмозглой стране! в народной оперетте Джигарханяну роли не найти! — впрочем, осознав промах, Сурикова на следующий фильм «Две стрелы» позвала его первым).
В музыкальной принадлежности этой пародии сегодня нет никаких сомнений: лишь по досадному недоразумению и общей жанровой неграмотности титры не были открыты именами композитора Геннадия Гладкова и автора слов Юлия Кима. Связующие межвокальные шуточки сценариста Акопова, все как одна начинающиеся словами «сдается мне…», годились разве что для вожатских концертов и никак не заслуживали первой строки в поминальнике. Качество текстов подскакивало тотчас, как артисты начинали петь — Ким получил роскошную возможность поэксплуатировать свои старые зонги на тему «Кончайте ваши прения, седлайте лошадей — кругом такая прерия, поехали по ней».
К сожалению, Сурикова отфильтровала часть куплетов — в шлак ушли и «на джинсики нарядные наденьте с двух сторон двенадцатизарядные системы „смитвессон“», и гениальное «с наемными убийцами роскошный кавалер и сто индейцев с лицами актеров ГДР». Случись авторам восстановить пару-тройку вокальных номеров и пригласить более талантливого либреттиста — оперетта «Человек с бульвара Капуцинов» по сей день шла бы в детских театрах страны (если название — интеллектуальная собственность Акопова, пьесу можно было бы назвать «Капуцин с бульвара Человеков», смысл не меняется).
Дело довершили душка Миронов, пышная блондинка Яковлева, одноглазый Ярмольник, краснокожий Мишулин и каскадерский цирк. Трюкачи вечно жалуются на роль парий-ассистентов — на этот раз им была предоставлена полная воля летать, ломать и взрывать. В побоище участвовало аж двенадцать дублеров — число беспрецедентное.
Миронов умер фактически на озвучании, и стрекот проектора, в отличие от экранного, не смог привести его в чувство. Зато стрекот принес «Мосфильму» немалый барыш: «Человек» стал предпоследней советской картиной, преодолевшей планку в 50 миллионов зрителей (за ним была только «Маленькая Вера»). Сурикова вошла в избранный клуб режиссеров-блокбастерщиков, а сценарист Акопов подался в США переписывать голливудские сценарии на модную в то время русскую тему. Покойные Петр Луцик и Алексей Саморядов, приглашенные в тот период в Голливуд по результатам конкурса Американо-Советской киноинициативы, утверждали, что убожеством тогдашних фильмов о России и демпингом на международном рынке постсоветских сценаристов мы обязаны именно ему, эксплуататору иноземных мифов.
А царство трезвости в России так и не устояло. Антиалкогольные крестовые походы во всем мире сопровождались глобальными структурными изменениями — не миновали они и нас. Но если в США прохибишн привел к окончательной централизации оргпреступности, наконец-то получившей унифицированное поле деятельности по всей стране, в России культура винопития совершенно не требовала стационаров, которые легко было бы взять под единый пресс-контроль, и благородные инициативы властей обернулись лишь первым в горбачевской истории сахарным дефицитом и стремительным обогащением таксистов. Нещадно эксплуатируемый кинематографом образ Вергилия городского дна засиял новыми национальными красками: если у цейлонского моторикши в любое время дня и ночи можно добыть путеводитель по местным борделям, русский таксопарк стал круглосуточным источником веселящих жидкостей.
Благое намерение в который раз разбилось о неприступную скалу народного духа, оставив на память о себе безработного президента, антикварные талоны на водку, журнал «Трезвость и культура» с первопубликацией ерофеевских «Москва — Петушков», несказанно распространившуюся цитату из Владимира Красна Солнышка «Веселие Руси есть пити» (на этом основании он, между прочим, отверг трезвеннический ислам) — и гимн абстиненции «Человек с бульвара Капуцинов».
«Воры в законе»
1988, к к/ст. им. Горького. Реж. Юрий Кара. В ролях Анна Самохина (Рита), Валентин Гафт (Артур), Зиновий Гердт (адвокат), Борис Щербаков (Андрей), Гиви Лежава (Рамзес), Амаяк Акопян (Кукольник). Прокат 39,1 млн человек.
К середине 80-х гонения на оргпреступность приобрели характер «1001 ночи». В ближних эмиратах следователи по особо важным делам откапывали из дувалов несметные сокровища: горы злата, чеканные кумганы и рубины «пурпурный султан» величиной с лошадиную голову. Одноглазые ханские нукеры с удостоверениями республиканского МВД из горных засад палили по ним из кремневых ружей и автоматов иностранного производства. В скалистых пещерах томились невольницы-комсомолки-спортсменки, на плантациях немые гиганты-надсмотрщики бичевали нерасторопных дехкан, а паши с визирями на шитых золотом коврах зачерпывали жирными пальцами плов, разламывали персики, и бараний жир с соком пополам текли по их мордам сыновей свиньи и шакала. Тем временем в столице стрелялся в лоб начальник дворцовой стражи (все начальники стражи — нехорошие люди) и его жена, блондинка в мехах и брильянтах. А его заместителя волокли под белы рученьки в зиндан и закатывали на полную катушку, как рядового кишлачного казнокрада, несмотря на богатые родственные связи со всемилостивым эмиром. Народные сказители Насреддины слагали о том оды прогрессивного содержания в еженедельниках «Огонек» и «Московские новости», перемежая их вчерашними былями с пышными названиями «Дело „Елисеевского“» и «Дело торговой фирмы „Океан“». Дробящиеся с ревом волны, соленый запах икорного бизнеса, поспешные казни лихоимцев и высоченные зеркала с позолоченной лепниной главного московского гастронома лишь подогревали экстатическое любопытство жадных толп, безумием объятых. Никогда ни до, ни после организованный разбойник не пользовался у правоверных жителей Багдада столь благоговейным поклонением, как в 1988 году. Ему приписывали лоск и стиль, робингудство и обхождение, щедрость и справедливость. Брезгливая неприязнь к одрябшей и агонизирующей деспотии по старой народной традиции возводила в культ любую разбойную вольницу — гайдуков, абреков, кудеяров и беня-криков, особенно если о них написано замечательным русским языком нерусского человека. В результате только в следующем году «Одесские рассказы» Бабеля были экранизированы аж трижды (!). А самой первой ласточкой стал фильм злободневного режиссера Юрия Кары «Воры в законе» по очень дальним мотивам романтических баллад Фазиля Искандера «Чегемская Кармен» и «Бармен Адгур», соответственно 21-й и 22-й суры эпохального труда «Сандро из Чегема». На дворе стоял 88-й, год Закона о кооперации, громких авиаугонов, первых отрядов милиции особого назначения, первого конкурса красоты «Московская красавица» и первого фестиваля зрелищного кино «Золотой Дюк». Фильм удостоился на нем антиприза «Три „К“»: конъюнктура, коммерция, кич. На «Ворах» не отоспался только ленивый — притом никто не объяснил, чем плох кич, тем более на фестивале зрелищного кино. Кара любовно собрал всю мифологию знойного южного бандитизма: белые «тройки» с бабочкой и белые «Волги» с нулевыми номерами, пиковые крали босиком и в алых лохмотьях и черные генеральские парабеллумы с инкрустацией, шоссейные гонки под «Кармен-сюиту» Визе — Щедрина и сбитые коляски с младенцами, утюги на волосатых индивидуально-трудовых животах и отпиливание ножовкой собственной прикованной руки — то был блатной романс высшей пробы, мурочка с выходом, гоп-стоп-опа-Америка-Европа. Гафт весь такой в парчовом халате, Акопян весь такой в усах, белый рыцарь Щербаков и прохиндейский златоуст Гердт, вечно живой еврейский плут из хохляцких сказок, — а уж дебютантка Анна Самохина с кастильской пляской под ритмичный призвон шампанских бокалов длинным-предлинным кадром (слава, слава оператору Вадиму Семеновых!) годилась хоть на обложку, а хоть сейчас на пушной аукцион. Кара, открывший для человечества Наталью Негоду в «Завтра была война», не остановился на достигнутом и выдал путевочку в жизнь еще одной бойкой и лукавой камелии.
