– А сейчас поешьте как следует да выспитесь хорошенько. Подъем на рассвете.
Каменная Стена махнул рукой и повернулся к темному лесу, отделявшему армию от поля, где многим из его людей предстояло умереть. Они обошли Хукера с фланга. План, предложенный генералом Ли
[4], был дерзок, но безупречен. Однако Джексон не собирался вести своих людей в битву, не увидев поле боя собственными глазами.
– Гусь! – окликнул он.
Мгновение спустя тот возник рядом.
– Мы готовы, сэр.
Гусь дело знал. Лучших, чем он и его люди, Каменная Стена еще не видел. Безжалостные, проворные, ловкие в обращении с мушкетом и с клинком… Генерал не сомневался, что до войны все они были не из ангелов. Скорее всего, преступники, и не только с виду: все они, подобно Гусю, скрыли свои имена, выбрав вместо них клички. Но на поле боя все равны, а четверо, стоявшие рядом с Гусем, уже не единожды искупили любые прошлые прегрешения.
Ни слова не говоря, все шесть человек направились к опушке – Гусь рядом с генералом, остальные чуть позади, с оружием наготове. Войдя в лес, Гусь пошел первым.
Здесь, на юге, молодая весенняя листва распустилась так пышно, что тусклый звездный свет не достигал земли. Луны и вовсе было не видно: ушла, отступила, как вскоре отступят и их враги… Гусь остановился, вслушиваясь в тишину. Слух у него был острым. Порыв ветра прошуршал в кронах деревьев, посыпавшиеся вниз капли забарабанили по земле. Больше вокруг не было слышно ни звука – казалось, даже птицы улетели прочь.
«В лесу убийцы, – подумал Каменная Стена. – Так что птицы поступили мудро».
– Фонарь? – спросил Гусь.
– Только один, – ответил генерал, – и поменьше огня.
– Нитка, – позвал Гусь.
Высокий жилистый человек крадучись подошел к ним и присел на корточки. Огонек, загоревшийся после нескольких секунд возни и тихой ругани, тут же угас, превратившись в крохотную искорку. В кромешной ночной тьме этого было довольно, чтоб не упасть, споткнувшись о кочку или корень. Если держать фонарь пониже, заметить его нелегко даже выйдя навстречу, а вот упавшего всякий имеющий уши засечет с любой стороны.
– Помните… – начал генерал, принимая фонарь, чтобы освободить руки остальных для оружия.
– Подходим тихо, наблюдаем за врагом, убиваем только по необходимости, – закончил за него Гусь.
Генерал не видел его лица, но был уверен, что Гусь ухмыляется во весь свой щербатый рот.
– Или для забавы, – добавил Нитка.
Остальные захихикали.
– Забавы оставьте на утро, – сказал Каменная Стена, и двинулся в лес, желая поскорее покончить с разведкой и, говоря откровенно, в надежде пристрелить нескольких солдат Союза, пока не кончилась ночь.
Такая возможность представилась ему ровно через двадцать минут.
2
– Вспотел, как мамочка Малыша Джонни под сиськами в середине июля, – прошептал Джек Босяк. Он был самым здоровенным в разведывательной партии генерала и говорил все, что приходило ему на ум, не опасаясь отповеди. Нет, его не боялись – пулям мускулы нипочем, – просто так уж подобные люди устроены.
– Молоко моей мамочки – лучший самогон к югу от Мэйсон Дикси, – ответил Джонни. Он был полной противоположностью Босяку во всех отношениях – невелик ростом, изворотлив и быстр. Джек мог бы задушить врага голыми руками, а Джонни за вдвое меньшее время вонзил бы в него нож десяток раз и выпустил всю кровь. Общим у них было одно – невоздержанность на язык.
Каменная Стена поморщился. Он никогда в жизни не видел матушки Джонни и видеть не хотел, но, когда бы речь ни зашла о ней и всевозможных ее выделениях, ни разу в его воображении не возник хоть сколь-нибудь симпатичный образ. Лицо Джонни напоминало морду хорька, а кожа его была сплошь усеяна пятнами. Либо его мамочка святая, раз уж спала с подобным уродом, либо сама была столь же неприглядна на вид.
– Тихо, – сказал Гусь.
Вначале генерал подумал, что Гусь просто призывает людей к порядку: идя в разведку со своей командой, Каменная Стена предоставлял держать людей в узде подчиненному, чтоб их мятежные порывы не обращались на самого Джексона. Но неподвижность Гуся и поднятая им винтовка означали, что разведчик что-то слышал.
Все припали к земле, затаили дыхание, прислушались…
Минута прошла в полной тишине.
– Ты точно че-то слышал? – спросил Кодил.
Кодил когда-то жил в болотах Флориды. Этому ни жара, ни влажность не докучали – он был словно создан для них. Казалось, внушить ему страх не может ничто – даже, по его собственным словам, «двадцатифутовый кодил, что я прикончил тесаком». Длинный зуб упомянутой рептилии Кодил, в доказательство этакого подвига, носил на шее. Кроме мерзкого запаха, этот тип отличался недостатком терпения.
Вот и теперь он выдернул волосатую руку из пальцев попытавшегося удержать его Гуся, поднялся над густыми кустами, за которыми укрылись разведчики, и медленно покрутил головой из стороны в сторону, вглядываясь в темноту.
– Нету там ниче.
И тут в тишине раздался голос:
– Молоко моей мамочки.
Слова были странно искажены и звучали издали, но ошибиться было невозможно: кто-то сумел подкрасться так близко, что подслушал разговор разведчиков и теперь передразнивал их.
Не нуждаясь в командах, люди взяли оружие наизготовку и замерли в ожидании приказа. Каменная Стена кивнул Гусю. Тот поднялся.
– За мной, два-один-два. Сами знаете.
Склонившись вперед, чтобы не служить слишком крупной мишенью, Гусь покинул укрытие первым. За ним последовали Нитка и Джек Босяк, за ними – генерал, и, наконец, Малыш Джонни с Кодилом. Нет, генерал был готов делить со своими людьми все опасности боя и разведки, но и дураком вовсе не был. Для дела его жизнь и ум были куда важнее, чем жизни и умы подчиненных. В случае чего бой они примут вместе, однако вражеские пули вначале отыщут кого-то еще, а уж потом – генерала.
– Пригнувшись, все разом, – скомандовал Гусь, двинувшись на голос.
Скудный свет фонаря освещал путь. Несомненно, они шли в западню, но Каменной Стене необходимо было проверить, кто скрывается в лесу, прежде чем на рассвете вести сюда армию.
Генерал гордился своими бойцами, глядя, как те искусно крадутся в темноте. Если янки и знают о горстке конфедератов в лесу, то ни за что не заметят их приближения.
Гусь снова остановился и прислушался, но нужды в этом не было никакой: солдаты Союза сами выставили себя напоказ, безбоязненно запалив факел. Их было трое, и все они тараторили одновременно, будто бабы на кухне. Вот только в голосах их слышался страх и кое-что еще более скверное, обычно приходящее к концу битвы, – безнадежность.
