Характерно, что в заключительный период Великой Отечественной выдвигались инициативы о присоединении к СССР других территорий на западе. Так, первый секретарь Ставропольского крайкома ВКП(б) М. А. Суслов (в будущем — известный деятель руководства СССР) в феврале 1944 г. заявил, что «за границами, установленными в 1939 г., остались еще некоторые районы, населенные нашими братьями-украинцами, жаждущими объединиться со своим единокровным народом». Поэтому он просил «Правительство СССР и его главу товарища Сталина помочь нашим братьям-украинцам, населяющим земли Холмщины, Грубешова, Замостья, Ярослава и других западных районов, влиться в семью братских народов Советской страны»
[2289].
В октябре 1944 г. в состав СССР вошла Тува. К началу 1944 г. в этой стране сильно ухудшилось экономическое положение «в связи с сокращением поступления товаров широкого потребления из Советского Союза». После присоединения Тувы, которая была преобразована в Тувинскую АО (в составе Красноярского края), советское руководство приняло меры по развитию экономики и культуры этого региона
[2290].
В 1945 г. в состав СССР были включены север Восточной Пруссии (от Германии), Южный Сахалин, Курильские острова (от Японии) и область Петсамо/Печенга (от Финляндии). На территориях, полученных от Германии и Японии, оставалось немецкое и японское население, однако во второй половине 1940-х гг. оно было депортировано на историческую родину. В то же время Советский Союз передал значительные территории Польше — Белостокскую область и район города Перемышль, несмотря на наличие там белорусского и украинского населения.
Итак, в заключительный период Великой Отечественной войны советская политика была направлена на укрепление базовых принципов «советского патриотизма» с целью реализации концепции «советского народа как новой исторической общности». Впервые эта концепция была отчетливо выражена в выступлении М. В. Нечкиной на совещании историков в ЦК ВКП(б) летом 1944 г.: «Советский народ — это не нация, а какая-то более высокая, принципиально новая, недавно возникшая в истории человечества прочнейшая общность людей. Она объединена единством территории, принципиально новой общей хозяйственной системой, советским строем, какой-то единой новой культурой, несмотря на многочисленность языков. Однако это не нация, а нечто новое и более высокое»
[2291]. Впоследствии появилось понятие «советская национальная гордость»
[2292]. Таким образом, вопрос о создании единой советской политической нации после Великой Отечественной войны стал еще более актуальным.
Советское руководство реализовало выравнивание возникшего на предыдущих этапах идеологического крена в сторону усиления русского национального фактора. Нельзя полностью согласиться с мнением, что «по окончании войны… прекратилась пропаганда русской национальной гордости, величия и патриотизма как источника высокого морального духа и самопожертвования»
[2293], но снижение накала такой пропаганды очевидно. Руководство страны беспокоил возможный всплеск национализма среди народов СССР, поэтому оно стало опасаться, что «дальнейшая пропаганда идей русского великодержавия вызовет обратную реакцию других народов и создаст угрозу целостности большевистской империи»
[2294]. В Советском Союзе усилилась борьба с «великодержавным шовинизмом», местным национализмом и «низкопоклонством перед Западом», что, по мнению властей, служило делу укрепления «советского патриотизма» и целостности страны. Эта политика продолжилась и усилилась после войны
[2295].
Война и политика в массовом сознании
В заключительный период Великой Отечественной войны наиболее сложной оставалась политическая ситуация на освобожденной территории страны. С одной стороны, здесь отмечались просоветские настроения. Так, по сообщению Военного совета 1-го Прибалтийского фронта, в июле 1944 г. в Витебской области, «где большинство населенных пунктов и городов выжжено, а население доведено до крайнего разорения и истощения, Красную армию встречали с радостью». Аналогичная ситуация отмечалась в Минской, Гомельской и Полесской областях, где, по данным Генштаба Красной армии, «местное население, как только уходили немцы, начинало само вылавливать полицейских и передавать их частям Красной армии или расправляться с ними самосудом». Сами «полицаи», «зная о том, что им и их семьям от населения не будет пощады… удирали вместе с немцами, забирая с собой и свои семьи». Просоветские настроения питало городское население Западной Белоруссии, которому оккупанты «принесли больше горя и страданий, чем сельскому». Советские органы отмечали, что «в высказываниях городского населения сквозила сильная и искренняя вражда к немцам». Горожане заявляли, что «они готовы дни и ночи помогать Красной армии, лишь бы не вернулись немцы». В Западной Белоруссии многие мужчины «сами являлись к военным комендантам с просьбой направить их в советскую армию»
[2296].
Просоветские (точнее — прорусские) настроения проявились среди представителей интеллигенции Западной Украины. Так, в январе 1945 г. в Академию наук СССР поступило анонимное письмо из Львова (оно было подписано: «Русский галичанин»). Автор письма радовался тому, что «наконец воссоединяются с Великой Русью последние искони русские земли: „Червонная“ или „Галицкая“ Русь (Галиция) и Закарпатская Русь». Однако он возмущался тем, что «допускается новая ошибка, историческая ошибка, чреватая пагубными для русского народа последствиями», а именно — «освобожденные русские земли и русские племена переименовываются в „украинские“ земли и в „украинцев“». Автор письма утверждал, что «вплоть до последнего времени население Волыни, Подолья, Восточной Галиции, Буковины, Закарпатской Руси называло себя „русынами“ или „руснаками“, а не „украинцами“, а свой язык „руским“, но отнюдь не „украинским“». Он обвинял Польшу и Германию в том, что в XIX в. и начале XX в. они разработали искусственную концепцию «украинского» народа и «украинского» языка с целью «разобщить русский народ». Автор письма предлагал «самостийную Украину», «этот очаг заразы, этот гнойник надо лечить радикально, пока не поздно». Он считал, что «одно дело… поощрять развитие „малорусского“ языка как составной части общерусского языка, а также развитие малорусской литературы как общего достояния всей русской литературы, — а другое дело сознательно идти на разобщение и дробление всего русского народа и… искусственно создавать новый народ, новую нацию. Это равносильно [тому], что ковать нож для удара себе в спину». В заключение он просил «не называть галичан и угрорусов „украинцами“, а называть „русскими“ или „русинами“, а В[осточную] Галицию и Закарпатье — Галицкой Русью и Закарпатской Русью»
[2297]. Однако очевидно, такие «общерусские» настроения (равно как и просоветские) были уже не характерны для подавляющей части населения Западной Украины. Общерусское национальное сознание, которое было широко распространено в этом регионе еще в начале XX в., к 1940-м гг. было сильно подорвано «украини-заторской» политикой СССР.
