Нацисты разожгли антисемитизм, который ярче всего проявился на западных территориях СССР, где открытое участие в осуществлении геноцида еврейского народа приняли местные националисты. Во Львове после вступления германских войск украинские националисты учинили расправу над коммунистами и евреями
[850]. В июле 1941 г. в Каунасе было убито 7800 евреев
[851]. К январю 1942 г. в Литве нацистскими айнзац-командами, состоявшими на 80 % из литовцев и на 20 % из немцев, было уничтожено более 136 тыс. евреев (до 80 % еврейского населения). В Латвии к октябрю 1941 г. при поддержке местной полиции было уничтожено около 30 тыс. евреев (около 50 % еврейского населения). К январю 1942 г. еврейское население Эстонии (около 2 тыс. человек) при поддержке местных нацистов было полностью уничтожено
[852]. Румынские оккупанты в Одессе также пытались разжигать «национальный антагонизм между евреями, русскими и украинцами»
[853]. Транснистрия стала лагерем смерти для 100 тыс. советских и румынских евреев
[854]. Летом 1942 г. из Бессарабии в концлагеря Транснистрии также было также выслано 6,1 тыс. цыган
[855].
В целом в тяжелейших условиях оккупации, когда любая антигерманская деятельность каралась нацистскими властями вплоть до смертной казни и значительная часть населения пребывала в состоянии политической апатии, развитие советского сопротивления на оккупированной территории страны было несомненным успехом советской политики и пропаганды. Настроения жителей оккупированной территории СССР были бы еще более просоветскими, если бы не ошибки советской власти, допущенные ею в довоенный период при проведении национализации, коллективизации, расказачивания, репрессий и пр. Так, некоторые коллаборационисты сообщали советским партизанам, что они перешли бы на сторону советской власти, если бы она «обещала отменить колхозы»
[856]. Население Прибалтики, традиционно питавшее антигерманские настроения и оказавшееся в предвоенный период перед угрозой захвата Третьим рейхом, также могло активнее поддержать СССР, если бы не ошибки, связанные с ускоренной «советизацией» Прибалтики. Эту ситуацию можно проиллюстрировать словами жителя Риги А. Орэ: «Больше мы тяготели к России, и наше желание исполнилось — в 1940 г. Латвия стала советской. Но когда русские увезли в свой тыл около 40 тыс. латышей, у многих из нас появился перевес симпатии к немцам. К тому же немцы, оккупировав Латвию, проводили усиленную пропаганду, что большевики разорят и нарушат самостоятельность Латвии»
[857].
Еще одной проблемой, затруднившей развитие сопротивления на оккупированной территории СССР, стала слишком поздно начатая перестройка советской политики. Сознание многих граждан Советского Союза — особенно молодежи — было испорчено антипатриотичной идеологией 1920-х гг. В составленной ЦК ВЛКСМ «Докладной записке о некоторых вопросах массово-политической работы в освобожденных районах» от 17 мая 1943 г. утверждалось, что одной из причин предательства и морального разложения молодежи на оккупированной территории СССР стали недостатки в преподавании истории: «В школах и вузах воспитание проводится слабо, занимаются перечислением дат, имен, рассказывают о борьбе вообще, о культуре вообще. Ничего не говорят о том народе, который создал эту культуру. Не показывают, что великий русский народ и его передовая часть — русский рабочий класс — в своем развитии опередили весь мир, совершив Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Не показывают и не доказывают, что называться русским, украинцем, грузином и т. д. есть великая честь, не воспитывалось понятие чести, национальной гордости. Замалчивалось все национальное, растворяли все великое, [что] создано тем или иным народом, в общем понятии интернационализма. В воспитании проводилось не всегда правильное понятие интернационализма, не как поднятие каждой национальности до общего высокого уровня развития, а как проповедь, что нет никакой разницы между русскими, немцами, французами и т. д. Это привело на практике к делению немцев на „добрых“ (немецкие рабочие и крестьяне, к которым-де надо хорошо относиться, „просвещать“ их) и на „злых“ — фашистов». Авторы докладной записки подчеркивали экстренную необходимость «воспитывать у нашей молодежи чувства глубокой любви к родине, национальной гордости, патриотизма»
[858].
Тем не менее в целом советская национальная политика в период Великой Отечественной войны была эффективной. Для отношений между разными народами СССР была характерна атмосфера национальной терпимости и уважения, взаимопомощи и поддержки
[859]. При этом война приобрела «национальный характер» — как столкновение между враждующими народами — советским и германским. Такая окраска войны была подмечена британским журналистом А. Вертом еще в июле 1941 г.: «Я часто спрашивал, что заставляет русских так воевать? Они защищают… свою страну, свой режим, которые… являются частями одного целого. Больше нет разделительной линии между „советский“ и „Россия“. Даже старшее поколение приняло это»
[860]. Эффективность советской политики признавали оккупационные власти
[861], которым были известно, что «отнюдь не коммунистически настроенные советские граждане с энтузиазмом борются в рядах Красной армии, будучи уверенными, что они защищают не коммунизм, а Россию»
[862].
Власть и религия
В первый же день войны, 22 июня 1941 г., несмотря на открыто враждебное отношение к церкви со стороны Советского государства, глава РПЦ митрополит Сергий (Страгородский) издал патриотическое послание к православным верующим страны, в котором отметил, что «повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона». Митрополит Сергий призвал вспомнить «святых вождей русского народа… Александра Невского, Дмитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину» и благословил народ на «предстоящий всенародный подвиг». Священнослужителей он призвал не оставаться молчаливыми наблюдателями за ходом войны, а ободрять малодушных, утешать огорченных, напоминать о долге колеблющимся
[863].
