— Это профессор Волоков. Он часто так просвещает юный народ. Вместо привычных лекций в помещении…
— Мне показалось… как-то излишне популярно просвещает. На уровне школьного кружка…
— Но это же пединститут, подготовительная группа. И к тому, же не физики и математики, а филологи… Зато все почти понятно. А вот у нас в университете доктор Яснопольский есть, он как начнет об альтернативных теориях пространственно-временного континуума… У мировых светил на портретах уши в трубочку…
Валерий не сдержал удивления:
— Разве здесь есть университет?
— Я про столичный. Там я на философском, на заочном, третий курс…
— Философия — мать наук. Сударь, я снимаю перед вами шляпу.
— Надень обратно, темечко простудишь, — отозвался подпоручик с печалью. Видимо, вспомнил тяготы учебы.
— А этого обормота, Костика Лопушинского, нигде нет, — сказал Валерий.
— Вон еще костерок. Последний шанс.
Маленький костер горел у самого откоса, рядом с репейной чащей. Вокруг стояли две девочки и трое мальчишек… И Лыш среди них!
Витя окликнул с пяти шагов:
— Лыш! Иди-ка сюда!
На подошедших заоглядывались, кто-то сказал «Витя, привет», а Лыш (чуть запинаясь) подошел быстро и безбоязненно. Глянул с ожиданием:
— Чего?
— Дело есть, — сказал Витя. — Вот у него… — Кивнул на Валерия и отошел.
— Ты меня помнишь? — спросил Валерий.
Лыш не удивился:
— Конечно. Ты Валерий. Днем виделись на дворе… — (Небо еще было светлым, узнать собеседника не трудно.)
— Ну да… А когда прощались, ты сказал слова… «Аакса танка, тона…»
Кажется, Лыш насупился:
— Ну, сказал… А чего? Это же не обидные слова…
— Да конечно, не обидные! А как они переводятся, знаешь?
— Вроде бы, знаю. Примерно… Будто как «всего хорошего тебе»… А что?
— Да удивительно же! А на каком это языке?
— Понятия не имею, — холодновато сказал этот непонятный Лыш. — Просто… иногда прыгает в голове. — Он явно говорил не всё.
— Ну, что же. Не хочешь — не рассказывай… А ты слышал, что я ответил?
— Не-а… Я не разобрал.
— Я сказал «Итиа…»
Лыш наморщил переносицу, мигнул.
— Это … вроде как «Пусть не будет жары, да?»
— Да… Я не думал, что кто-то на Земле знает этот язык.
Лыш не удивился опять. Опустил голову, пошевелил сандалией песок. Снова поднял лицо.
— А ты… где слышал этот язык?.. Если не на Земле?
— Во сне, — честно сказал Валерий.
Лыш вновь стал смотреть вниз. Проговорил шепотом:
— И я… только это не простые сны. Ты не думай, будто я не хочу сказать. Но их… трудно объяснить…
— Красные пески, да?
— Да… — Лыш вдруг шагнул вплотную, встал не напротив, а рядом. Плечом коснулся локтя Валерия. — По ним идешь, идешь…
— К башне?
— К пирамиде, — выдохнул Лыш. — Только она далеко… А сперва еще надо найти шар. Роешь, роешь песок… Ты видишь такое же? — Он смотрел снизу и сбоку, и в глазах дрожали огоньки заката.
— Да, похоже…
— Похоже… — Лыш медленно кивнул.
В нем не было заметно ни опасения, ни большого удивления. Скорее, этакая озабоченность: вот, мол, появилась задачка, с решением которой придется повозиться.
— Лыш, нам бы поговорить как следует, подробно… — осторожно предложил Валерий.
Тот оживился:
— Да, конечно!.. Только сейчас я не могу, надо уже домой… — кажется, он по правде был огорчен, что нет времени. — Давай днем!
— А как тебя найти?
— У тебя есть мобильник?
— Да… И у тебя?
— Куда теперь без него… — деловито отозвался Лыш. — Только я его все время теряю… — Он захлопал по расстегнутой джинсовой безрукавке (легкий алюминиевый крестик запрыгал на тощенькой груди). Потом зашарил в карманах растрепанных шортиков. Вытащил, наконец, похожую на мыльницу коробочку.
Они продиктовали друг другу номера. «Как хорошо, что Витя снял блокиратор», — вспомнил Валерий. А Витя все топтался поодаль, поглядывал по сторонам.
— У нас всё, — известил его Валерий, А Лышу сказал, не удержался: — Итиа…
Тот понимающе помахал ему мобильником — уже с нескольких шагов.
Витя подошел.
— Мы решали одну лингвистическую проблему, — объяснил Валерий.
— Ясно, — сказал Витя, которому, конечно, ничего не было ясно. — Решили?
— Не совсем. Продолжим после, юноша торопится домой… Мне, кстати, тоже пора. Мысли о простокваше бабы Клавы все назойливее.
— Тебя проводить? Или найдешь теперь дорогу? Можно автобусом…
— Пройдусь пешком. Ночной Инск мне еще неведом. И потому любопытен…
— Удачи… Свой телефон я тебе вписал, так что ежели что…
Валерий по-американски (как матросу Вове) отдал подпоручику Петряеву честь. Витя с дурашливой старательностью откозырял в ответ…
А у костра, куда вернулся Лыш, продолжался свой разговор.
— То тебя дома до полночи нет, а то «скорее надо», — выговаривала брату девочка в желтой рубашке с погончиками и шевронами. — Подожди немного, пойдем вместе…
— У меня в сарае работа не кончена, — озабоченно разъяснил ей Лыш. — Поэтому, кто пойдет, а кто поскачет…
Лыш отошел и выволок из репейников легонький венский стул.
— Опять! — вознегодовала сестра. — Шею свернешь, акробат!.. Лыш, я маме скажу!
— Жалоба моченая, на углях копченая…
Все слушали спокойно. Знали, что Лыш обозвал сестру «жалобой» так, для порядка, и ничего она не скажет маме. А он, конечно, не свернет шею.
Лыш оседлал стул задом наперед, растопырил ноги, слегка толкнул перед собой спинку. Стул ударил ножкой в песок, будто нетерпеливый жеребенок. Подпрыгнул и взмыл над репейной чащей. Понес всадника над склоном вверх.
— Вот это да… — выдохнул один из оставшихся мальчишек.
Девочка (не сестра Лыша, а другая — круглолицая, светлоголовая) осторожно сказала ему:
— Видишь, ты уже столько тайн знаешь про нас… Расскажи и про себя.
— Но я ведь рассказывал…
Другой мальчик мягко проговорил:
— Ты не обижайся, но ты говорил не все. Расскажи нам про главное …
Вторая часть
Ампула
Глава 1
Пока я подрастал, меня называли по-разному. То есть в документах стояло, конечно одно и то же имя, а остальные можно считать кличками. Но они оказывались такими надолго прилипчивыми, что были как настоящие имена. Первое из них — Дуня. Сокращенное от прозвища «Одуванчик». Но это еще в самой младшей группе дошкольного детдома. Потом, года волосы перестали пушисто щетиниться и сделались гладкими, появилось другое прозвище — Седой. Оно продержалось до перевода в школьный сиротский интернат. К тому времени волосы, хотя и оставались очень светлыми, но стали уже не чисто белыми, а как бы присыпанными истертой в пыль золой…
