— Пустяки! — пророкотал он своим злодейским басом. — Сейчас мы вас восстановим, и всего за семь рублей! Снимайте штаны!
Я покорно выложил крупную по тем временам сумму (почти две бутылки водяры), суетливо стянул свои шикарные брюки, лег на покрытую клеенкой тахту (казалось, через нее уже прошли сотни сифилитиков), а он быстренько ухватил шприц своими волосатыми ручищами, наполнил его какой-то жидкостью, густо хохотнул, как Мефистофель, и засадил мне иглу в ягодицы.
Уже через десять минут, едва дойдя до ЦУМа и съев там мороженого в вафельном стаканчике (оно почему-то считалось лучшим именно в ЦУМе), я мысленно покрывал, как молодой баран, всю улицу вместе с переулками, я не пропускал ни одной женщины, шаря по каждой своим жарким взглядом, как прожектором. Я расстегивал и шубки, и платья, я срывал юбки, я орудовал в трусиках и бюстгальтерах. Вдруг я испугался: как бы не растратить энергию на проходивших красоток и не оказаться к вечеру у разбитого корыта! Посему от соблазнов созерцания я ретировался в номер, где раскрыл книгу Каутского о «Капитале» — тогда я еще тешил себя надеждой понять этот шедевр хотя бы в изложении талантливого интерпретатора, в любом случае книга была прекрасным транквилизатором, отвлекавшим от фривольных мыслей.
Я даже немного поспал и проснулся, чувствуя себя Гераклом, готовым совершить сразу все двенадцать подвигов. Легкий душ — бицепсы играли железом под холодными струями, — я совершенно не удивился бы, если бы увидел, что у меня выросли львиные грива, лапы и длинный хвост с кисточкой. В зеркале я выглядел как Аполлон: изящная фигура, облаченная. (Уже не в силах описывать все красоты костюма.) Спокойный взгляд серых глаз, прическа «полубокс», аккуратно прочерченный пробор.
На сей раз я решил отбросить все интродукции типа ужина в «Савое», заказал еду и напитки прямо в номер, убрав подальше всю потенциально опасную мебель. В назначенный час раздался нежный стук в дверь, и появилась Бриджит — на этот раз в костюме, надетом на блузку с красным жабо, похожим на кровавую пену. Желая скрасить позор прошлой встречи и преодолеть смущенность, я начал бодро потчевать Бриджит модным тогда среди бедных студентов «белым медведем» (смесь коньяка и шампанского), вливал я его в представителя главного противника в пропорции хаф-хаф. Первые двадцать минут за столом царило веселье, но вдруг колымага заскрипела, и колеса начали отваливаться. Я поспешил перевоплотиться в Казанову, но Бриджит вдруг тяжело засипела, застонала, задохнулась, схватилась за голову и бросилась в туалет. «Белый медведь» не для изнеженных американок. Минут десять бедняжка мучилась, сотрясая всю гостиницу горловыми рыками, и, наконец, вывалилась, как подстреленная птица, еле переступая ногами. Я двинулся ей навстречу с лучезарной улыбкой и раскрытыми объятиями, но она затрепетала крыльями, подняла вверх руку, словно Иван Грозный, убивающий посохом сына, истерически вскричала «нет!» и, шатаясь, выскочила из номера в коридор.
Я с трудом удержался от унизительного бега за ней и умоляющих призывов вернуться, волшебные инстинкты распирали меня, я чувствовал себя, как кот, у которого из-под носа увели мышь. Оценив новую боевую обстановку и подкрепившись внушительной порцией «белого медведя», я ощутил себя свободным менестрелем, похоть раздирала меня, я забыл о служебном долге, о моральном кодексе строителя коммунизма. Немного выждав, я решительно прошел на этаж, где размещалась Бриджит (дежурные тетки-стукачки делали нейтрально-паскудные физиономии и отводили взоры, давая понять, что им до меня нет дела, но тут же за спиною срывали трубки и сигнализировали о преступных передвижениях), уверенно постучал в дверь и был заключен в жаркие объятия уже ожившей американкой, «смешались в кучу кони, люди… и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел».
— This is what we students like, — промолвила она, с интересом разглядывая мои семейные сатиновые трусы до колен, шедевр отечественного производства, годный и для купаний, и для волейбола, и для мытья пола, — в глазах Запада такие трусы выглядели явным антиквариатом.
Дело было сделано.
Я гордо опустился в кресло.
И тут началось! Сначала в дверь забарабанила горничная (пожелала очень своевременно сменить графин с водой), затем последовали нервные телефонные звонки. Бриджит сначала поднимала трубку, но на другом конце стояла напряженная тишина, я, разумеется, к телефону не рвался, опасаясь, что вместо «убери стул!» услышу нечто похлеще. Снова постучали, но Бриджит не ответила. Вечер прошел чудесно.
Утром, когда мне позвонил Ефимович, я чувствовал себя преступником: не то чтобы я пытался взорвать Мавзолей или уклонился от призыва в армию, но все же нарушил планы мощной организации, хотя. какой был выход из положения? Разве любой уважающий себя джентльмен не пришел бы на помощь внезапно занемогшей леди? Или нести ее на руках обратно к себе в номер? Как ни удивительно, скандала мне не устроили. Ефимыч заметил, что материалов накоплено вполне достаточно, повторять подвиги больше не придется, от объекта следует мягко отойти, то есть проститься по-хорошему (но не в номере!), взять адрес, договориться о переписке и отбыть из «Метрополя» в родной Киев.
Так я и поступил.
Боюсь, что в результате у американки сложилось самое нелестное впечатление о русском национальном характере.
Датский дог Антон
«Какое счастье, что я не родился египтянином!» — думал он, пробираясь между летящими автомобилями, они крутили носами и бамперами у самого лица, прыгали в разные стороны, открывая путь, сходились, обгоняли со всех сторон, тормозили и подставляли бока. Гудели и пищали отрывисто и нескончаемо протяжно, и хриплым басом, и срывающимся дискантом.
О боже, если Ты провел водителя через Каир, то ему нипочем любой город! В эту ревущую железную массу легко и весело, как в чистый ручеек, входили женщины с детьми на руках и хохочущие замызганные мальчишки, а за ними прыгали трясущиеся старики в тюрбанах и с палками. Казалось, что вот-вот забьются под колесами трупы, но нет! ничего подобного не происходило, наоборот, люди весело обтекали стальные корпуса, ловко увертывались из-под колес, вовремя замирали и, улыбаясь, пропускали мимо смертельный поток, а потом мелкими прыжками и перебежками перебирались на другую сторону улицы.
Гораздо неприятнее выглядело бесконечное кладбище вдоль шоссе, там, у развешанного на веревках белья копошились семьи, приспособившие склепы для своих земных нужд, обустроившие их соломенными укрытиями от жуткого солнца днем и холода ночью.
О, родиться и прожить египетским феллахом.
Наконец Дэвид Смизерс прорвался в район Замалека, там все дышало благополучием западной цивилизации и мелькали знакомые с детства надписи «Park Lane Hotel» или «St.George Club». Там даже существовал зеленый заповедник, несколько напоминавший Гайд-парк, с фонтанами, гольфовой площадкой, беговыми дорожками и отменным видом на великую реку Нил, подпорченную гордыми коробками Шератона и других небоскребов.
Дэвид выбросил руку из льняного пиджака и взглянул на часы: Мэри сегодня задерживалась по работе на фирме, а гордость дома — ирландский сеттер Том уже полчаса дожидался желанного променада, бедный пес, наверное, вспоминал времена, когда Мэри не работала и они вдвоем точно вовремя выходили из апартаментов в доме на Ист Хит-роуд и медленно шествовали прямиком в Хемстед-Хит, по-английски запущенный парк, где Том отводил свою собачью душу.
