Смизерс растянул рот, осмотрел зубы в коронках, скривил физиономию своему отражению в зеркале — подкупающая детскость солидного человека, достал из бара бутылку «Тичерс», плеснул немного в стакан, не забыл лед, и погрузился в свежий «Плейбой». По выработанной годами привычке он приходил на любую встречу за пять-десять минут, дабы осмотреться и адаптироваться к обстановке, его же счастливая клиентура не наблюдала часов, словно существуя вне времени и пространства, и бессовестно опаздывала, доказывая тем самым, кому нести бремя белых.
Так и с Карарой, разгильдяем до мозга костей, хотя и контрразведчиком, впрочем, что такое египетская контрразведка? Одно время СИС считал ее своим филиалом, правда, после Суэцкого кризиса и наглого воцарения Насера в отношениях наступили морозы, и пришлось запрятаться в кусты, дергая за ниточки уцелевших энтузиастов.
Тридцать пять минут, бесцеремонное опоздание, Смизерс раздраженно оперся руками о подоконник, наблюдая в окно, как Иссам Карара подъехал к дому на белом «Форде» и сразу ринулся в подъезд, даже не оглянувшись. Чего еще ожидать от этого самоуверенного бонвивана в расшитой золотом галабее, ему бы модельером работать, а не в спецслужбе.
— Как я счастлив видеть вас, мой дорогой Дэвид! — Карара, как всегда, лучился солнечным диском, впрочем, ледяную физиономию Смизерса растопить не удалось: принципы есть принципы, агента постоянно надо воспитывать, и Дэвид молча постучал отполированным ногтем по-своему «Лонжину».
— Извините, что я опоздал, сэр, но в Каире такие пробки.
— Кстати, я много раз просил вас не подъезжать к конспиративной квартире на своей машине! — Дэвид был тверд, словно дуврские скалы, сколько ни продувай их ветром.
— Тогда бы я опоздал на целый час, дорогой Дэвид! — юлил агент. — Я так ценю ваши замечания — ведь слова искреннего друга — это бальзам на сердце, и я каждый раз радуюсь, слушая вас. Извините, Дэвид, но сейчас время намаза, и я должен помолиться.
Иссам достал из портфеля маленький коврик, вышел в соседнюю комнату, положил его на мраморный пол и начал молиться.
Заглянув туда через стеклянную дверь, Дэвид увидел торчавший толстый зад, обтянутый галабеей. Отвратительное зрелище жирной задницы, еще женщине это можно простить, но мужчине, и тем более контрразведчику.
Тот наконец оторвался от пола и вышел в гостиную — низкорослый, с тщательно подбритыми усами, маслеными глазками мелкого жулика, гладкими сальными щечками. нет, Смизерс терпеть его не мог, он вообще не любил агентов-неангличан, считая их жуликами, стремящимися урвать у короны. К тому же этот мерзавец, словно в пику Смизерсу, тоже приобрел рыжего сеттера, будто не мог выбрать другую масть! Может, и не в пику, а в подражание, на что еще способны эти обезьяны?
— Может, выпьете виски?
— Мой дорогой друг, разве вы не знаете коран?
Лжец! А ведь пьет, глушит тайно, потребляет наркотики, ворюга первостатейный.
— «Вино — есть мира кровь, а мир наш кровопийца, так как же нам не пить кровь кровного врага?» — блеснул Смизерс познаниями, почерпнутыми в школе восточных исследований. — Между прочим, это написал великий Омар Хайям, поклонявшийся исламу не меньше вас.
— Хайям был великий грешник, к тому же он много получал при дворе и мог позволить себе хорошее вино. Что же касается бедного Иссама, то даже ваша помощь позволяет ему лишь сводить концы с концами. Налейте мне настой каркаде — напитка нищих.
Смизерса чуть передернуло от отвращения, нет, не из-за упоминания целебной национальной бурды — тирада пованивала вечной склокой вокруг размера вознаграждения.
Он достал из бара графин с красной жидкостью, ее готовила уборщица Патриция, между прочим не скрывавшая своих чувств к рыжему начальнику и пару раз безуспешно посягавшая на его плоть. Однажды, жарко дыша бедрами, она ляпнулась ему на колени, когда он читал в кресле план предстоящей встречи с агентом, и наткнулась на скалу (но не на ту): консерватор Дэвид не признавал романов на службе и с женами коллег.
— Да. нищих, — вздохнул, как ожидалось, араб.
— Когда я буду в Лондоне, то попытаюсь поднять вам вознаграждение. Но, естественно, должны быть налицо результаты вашей работы.
— Дорогой друг, то, что вы сейчас услышите, знаменует новую эпоху в нашей работе — эпоху викторий!
Он достал из портфеля портативный магнитофон и вставил в него извлеченную оттуда же кассету. Послышался диалог по-русски, после паузы — шуршания, скрипы, глухое урчание пса и нарастающие сладострастные стоны женщины, они становились все громче и громче, все нежнее и несдержаннее и завершились несносным оргиастическим вскриком, от которого Смизерсу стало не по себе, словно он смотрел изощренный порнографический фильм. Иссам блаженно улыбался, сверкая всеми зубами, словно наслаждался божественной симфонией.
— Что это за чертовщина? Чей это голос? — спросил Дэвид с искренним возмущением. Он не терпел порнографии и осуждал даже кумира английской живописи девятнадцатого века Томаса Роуландсона, не говоря уже о создателе «Леди Чаттерлей» Лоуренсе и педофиле Набокове (последнего он, правда, не читал, но верил прессе). Вообще в своих интимных привычках Дэвид был на редкость традиционен, что не находило отклика ни у его жены, ни у немногочисленных любовниц.
— Это голос Нины, жены атташе. Муж в тот момент на работе.
— Ничего не понимаю. Что она делает?
Неискушенность патрона вызвала у Иссама кривую улыбочку, и он с явным удовольствием объяснил:
— Мой дорогой друг, разве вы не слышали ласкового урчания ее огромного датского дога?
Он стал ее партнером. — видя растерянность начальства, агент старался выражаться деликатно.
О такой мерзости неиспорченный Смизерс только однажды слышал еще в юности (и то не поверил!), причем речь шла о козе одного изобретательного йоркширского фермера.
— Не может быть! — Дэвид покраснел от смущения, словно его самого застали за постыдным прелюбодеянием, краснел он ярко и легко, как все рыжие.
— Мой дорогой друг, пути человеческого наслаждения неисповедимы. Об этом говорит вся история. Разве вы не помните, что Леду, мать прекрасной Елены из Трои, обольстил белый лебедь?
Тут Иссам счел нужным привести несколько вопиющих примеров из собственного контрразведывательного опыта: оказалось, что гомо сапиенс обоих полов не только привязывают друг друга ремнями к кровати, хлещут по телу кнутом, предаются греху втроем и более, проделывая чудеса, упиваются счастьем наедине с бутылками, огурцами, свечами, морковью и расщелинами дубов, но и обожают котов, коров, кобыл и жеребцов, и конечно же породистых псов.
Компромат на жену атташе, компромат весомый, беспроигрышный, вербовать можно и ее, и мужа.
Дама и датский дог.
Смизерс представил страшную сцену: чудовищный пес навис над распростертой женщиной (откровенно говоря, Дэвид слабо представлял, как технически могло выглядеть все совокупление, а расспрашивать агента постыдился), глаза у него горели, как у собаки Баскервилей, лапы судорожно царапали. да нет! куда же он девает лапы? Черт побери, какая гадость! От волнения Смизерс глотнул немного виски и раздумчиво прошелся по комнате. Дело действительно выглядело весьма заманчиво, однако материалу не хватало солидности, на сладостных звуках далеко не уедешь, объект может сразу же откреститься от криминала, другое дело — визуальные доказательства, как бы отвратительно они ни выглядели.
