Зона не отпускала… И пусть чернобыльская, где мне тоже довелось побывать, сколлапсировала, прекратив свое существование, зато Москва, в которой мы почти уже обжились, внезапно и необъяснимо начала превращаться в чудовищных размеров клоаку, и тогда мы бежали из Москвы.
Добежали до самого Питера, который, не прошло и трех лет, тоже превратился в Зону. Иногда проскакивала мысль: а не ты ли, Питер Пэн, таскаешь Зоны за собой?
Думал так я не всерьез. Ясное дело, мы с Наткой тут ни при чем… Судьба любит иногда приколоться.
И Плащ ни в чем меня не убедил… Ни в том, что я таскаю Зоны за собой, ни вообще… Он явно в тот день был не в ударе: уставший, вымотанный, с темными кругами под глазами. Позже стало понятно, что он и не старался убедить… Плащ заранее знал, что вскоре произойдет и чем все закончится. Он всегда все знал наперед…
* * *
Плащ внезапно оказался на ногах. Движение было таким резким, что моя рука дернулась к оружию – рефлекс чистой воды. И автомат, и набитый взрывчаткой рюкзак остались лежать на холме, заросшем кальварией.
– Проблемы, – сказал Плащ, сдергивая со стены свое одеяние. – Нам стоит поспешить.
– У кого? – спросил я равнодушно, оставаясь в прежней позе.
Что мне до его проблем… Куда-то спешить… Зачем?
– У твоего отца. Кажется, он влип в перестрелку.
Я вскочил. Проклятье… совсем забыл о нем! А Максим Кириллович упрямством не уступает мне – наверняка час спустя никуда не ушел: не мог он уйти, когда сын и внучки совсем рядом и что с ними творится, непонятно.
– Давай же, – понукал я, видя, что Плащ не торопится к выходу. – Или сделай мне ледяной мост, черт возьми! Ведь умеешь, а?!
– Спеши медленно, Петр, тогда больше успеешь, – наставительно произнес он. – Смотри на меня и постарайся двигаться синхронно. Поспешишь – расшибешь лоб. Запоздаешь – можешь оставить здесь половину задницы.
– Секундочку… У тебя ствола лишнего не найдется?
– Не нуждаюсь в таких игрушках… Но ты, если хочешь, возьми. Твое имущество за дверью.
Туда-обратно я метнулся буквально за пару секунд, не теряя время на размышления, кто доставил на остров рюкзак и автомат.
– Готов!
– Пошли… Синхронно, Петр, синхронно. И задержи дыхание.
Шагнуть пришлось прямо на стену, обшитую досками: были они не покрашены, а слегка обожжены паяльной лампой и пропитаны не то олифой, не то какой-то еще химией…
Нет, стена оказалась какой угодно, но только не дощатой… Я почувствовал упругое, живое сопротивление – наверное, что-то подобное ощущала бы пуля, пробивающая тело, умей она чувствовать. Дышать этим и вправду было невозможно, один вдох я поневоле пропустил. А на следующем в легкие попал мерзкий, влажный воздух Зоны – я даже не понимал, как легко дышится в Раю, пока снова не очутился за его пределами.
Мы оказались на том самом месте, где я расстался с отцом. Его не было видно. Все-таки двинулся в сторону Вознесенского? Проход, открытый Плащом, пока оставался, но сократился, ужался, напоминал теперь не двухполосное шоссе, а тротуар умеренной ширины.
И где-то там, куда уводил «тротуар», послышались звуки стрельбы: несколько одиночных выстрелов и перекрывшая их длинная очередь.
Я рванул с высокого старта.
* * *
Никогда не говорите ни кому-нибудь вслух, ни про себя, мысленно: все потеряно, ничего не осталось.
Не говорите, не то услышит злодейка-судьба и докажет всем прочим на вашем примере: пока человек жив, ему всегда есть, что терять. И даже умерев, говорить такое не стоит, если в гипотезе о загробной жизни есть хоть зерно истины…
Я стою на коленях над телом отца.
Все возвращается. Все идет по кругу.
Так же я стоял над телом матери. И над умирающей Жужей. И над Дракулой, решившим, что жить одному ему незачем…
Отец мертв.
Расстрелян в упор из двух пистолетов.
Но мстить некому. Убийцы лежат рядом, срезанные одной очередью. «Черные пантеры», я узнаю их униформу… Не отступились, дождались нашего возвращения.
Мстить некому… Их было трое, один втянул отца в перестрелку и в конце концов получил-таки свою пулю. Двое других к тому времени обежали полуразрушенное здание бывшего хостела, подобрались вплотную, со спины… Отец, смертельно раненный, сумел их прикончить.
Я не успел на считаные секунды.
Хватаю его запястье. Надеюсь нащупать пульс вопреки очевидному. Пульса нет. Не верю, прикладываю два пальца к шее… И там нет.
Я чувствую, что сейчас взорвусь. Я бомба. Граната с выдернутой чекой. Надо выпустить наружу то, что разрывает меня на части. Как тогда: побежать в лагерь у реки – и убивать, убивать, убивать, пока не устанет рука, а потом взять нож левой… Или прикончить паскуду Леденца мучительной и страшной смертью…
Убивать некого. Все мертвы. И я сейчас взорвусь и тоже стану мертвым.
Наверное, я произношу это вслух. И сам себя не слышу.
Зато слышит Плащ. Негромко произносит:
– Хватит смертей, Петр. Пора дарить жизни, а не отнимать.
Медленно поднимаю голову, смотрю на него. Он кивает.
– Я сумею?
– Сумеешь, Петр, сумеешь.
– Но… нужен Шляпник… с его бадьей…
– Зачем? Дядя Ваня свое дело сделал. Ты все носишь в себе, но боишься воспользоваться.
Ничего я не боюсь! Ну да, боюсь… Даже сейчас, когда уж точно все потеряно, все-таки осталось, что терять, – свое «Я», личность Питера Пэна. Недавно на собственной шкуре почувствовал, как это бывает… червь во прахе, тьфу…
– Цена прежняя?
– Не тупи, Петр. Какие еще скидки, до Черной пятницы почти пять месяцев. И не медли, некоторые биологические процессы необратимы.
– Что я должен сделать?
Он протягивает обе ладони.
– Положи руки на мои. Можно обойтись без этого, но так будет быстрее и проще.
Я успел подумать, прежде чем наши ладони соприкоснулись: если что, сбегу. Разузнаю все их тайны, секреты, пойму изнутри, как работает вся дьявольская механика, и…
И через мгновение мне уже казалась чрезвычайно глупой эта мысль Питера Пэна, он вообще не блистал умом. Хорошо, что я, Петр, наконец-то от него избавился.
Решил поиграть в Штирлица в логове врага, наивный дурачок. Штирлиц застрелился бы, оказавшись в таком ментальном единении с коллегами по РСХА.
Для меня сейчас открыты мысли, воспоминания и умения Марии, некогда звавшейся Марианной Купер. И Светлячка, названого моего братишки. И остальных учеников, связанных в единое целое Учителем. Я знаю: они сейчас умеют, что умею я, мои мысли и воспоминания принадлежат им тоже… Какой тут шпионаж, не смешите, – разве может левое полушарие мозга шпионить за правым, что-то замышлять против него?
