Мужчина никак не реагирует. Смотрит в никуда широко открытыми глазами, лежит неподвижно.
Один из палачей берется за рукоятку на распределительном щитке. Слегка поворачивает и тотчас же возвращает в прежнее положение. Дело мужчины выгибается дугой и опадает. Кровь начинает сочиться обильнее.
Затем все повторяется несколько раз, причем удары током чередуются с вопросами. На удары мужчина реагирует, дергается, вопросы же игнорирует. Пятерку это раздражает, сеансы электрошока становятся дольше, голоса звучат все более громко и раздраженно. В дополнение к не оправдавшему надежд электричеству на лицо пленника сыплются удары.
Из темноты, от дальней стены, подходит еще один персонаж. Это преподобный настоятель Староладожской обители. Пеняет нерадивым мастерам заплечных дел, сам берется за руководство. По его приказу один из пятерки приносит большой ящик, металлически позвякивающий. С такими ходят по квартирам сантехники и прочие специально обученные люди, устраняющие те или иные поломки. Но содержимое данного конкретного ящика предназначено не чинить, а ломать – и волю молчаливых упрямцев, и заодно их тела.
И тут возвращаюсь я, Петр. Единство души и тела восстановлено очень вовремя – ибо над единством и целостностью тела нависла серьезная угроза. Сейчас все быстренько поправим…
Щипцы зловещего вида, тянущиеся к моему соску, застывают в воздухе, словно с держащим их типом внезапно приключился паралич верхних конечностей. Хотя что значит «словно»? Так оно и есть.
Но и без близкого знакомства со щипцами телу досталось, и еще как… Это не стертые ноги, и подавить болевые ощущения до конца не получается. Тем хуже для тех, кто за них, ощущения, в ответе. В такие моменты, грешен, во мне ненадолго воскресает прежняя личность – отмороженный садист Питер Пэн, в нежном пятнадцатилетнем возрасте кастрировавший без наркоза доктора Кейси и запихавший ему в рот отрезанные причиндалы…
Обнаруживаю, что и мой рот отнюдь не пустует. До причиндалов дело пока не дошло – наполнен кровью. И, кажется, там же болтаются два или три выбитых зуба. И все это месиво уже стекает в дыхательное горло. Идиоты… Кто ж так допрашивает? – изумляется воскресший Пэн. Он прав, опоздай я на чуть – и тело захлебнулось бы, так ничего и не рассказав.
Смачный плевок в рожу склонившегося надо мной настоятеля – и кровью, и зубами. По его упитанной физиономии разбрызгивается громадная мерзкая клякса, он ничего не видит, глаза залиты.
Начинают рваться ремни – на руках, на ногах, на шее. Один из палачей, оставшийся вне поля зрения и по недосмотру сохранивший подвижность, шустро прыгает к щитку, лихорадочно крутит ручку. Зряшные потуги, эту их шарманку я обесточил в первую очередь.
Избавляюсь от впившихся в тело «крокодилов». Боль прорывается сквозь все барьеры, особенно та, что внизу.
Это ты выбрал такие места, чтобы приложить напряжение? А, извращенец?
Настоятель не смог бы ответить на мой вопрос, даже задай я его вслух, – потребные для речи органы тоже парализованы. Зато оживает его подручный – тот, что со щипцами.
Скорее, это даже не щипцы… Нечто вроде хирургических кусачек. Очень удобная штука, чтобы понемножку, кусочек за кусочком, убавлять пораженную гангренозную плоть… И перед костью не спасуют, мощный двойной шарнир позволяет создавать значительное усилие.
А вокруг меня сейчас именно такая органика… Гангренозная.
Владелец щипцов-кусачек аккуратно протирает шефу глаза, чтобы тот видел происходящее. Затем быстрым движением инструмента отхватывает настоятелю кончик носа, приличный такой кончик, с куском носового хряща. И вновь застывает статуей.
Ощупываю зубы кончиком языка. Так и есть, три сломаны, еще один шатается. Сплевываю остатки крови, заодно «включаю» голосовой аппарат настоятеля. Он немедленно начинает вопить. Истошный звукоряд несколько примиряет меня с паршивыми ощущениями и потерей зубов.
Вот ведь мерзкие типы… Куда хуже раскольников из Зеленогорска. Те хотя бы просто собирались сжечь меня на груде старых покрышек, без издевательств и пыток.
Заглядываю им в души. Говорят, что чужая душа – потемки. Только не для меня…
Безнадежно. Нет ниточек, за какие можно потянуть и вытянуть к свету.
А мозговой паразит Питер Пэн копошится, требует своего… Понятно чего. У него одно на уме… И я даю слабину.
Пятеро манекенов оживают. Но своих мыслей и желаний у них нет. Лишь активизированные палаческие рефлексы. Настоятель, напротив, в полном сознании. Но двигательной активности полностью лишен. Может лишь орать.
Дальнейшее предсказуемо. Настоятель оказывается на столе. Ремни порваны, но они и не нужны для фиксации оцепеневшего тела. Что будет дальше, видеть не хочется, и я ухожу, напоследок включив их электрическую шарманку. Ибо сказано: глаз за глаз, око за око…
А у меня другая проблема. Нигде в подвале я не увидел свою одежду. Рыскать в ее поисках по всей обители не хочется. Возвращаться в Рай голышом тоже не хочется. А в чужие шмотки мне не втиснуться, больно уж фигура специфическая.
Хотя бы плащ разыскать…
Поднимаюсь по крутой лестнице с выщербленными бетонными ступенями, оказываюсь на улице. А там меня встречают.
Накануне привратник обещал спустить на меня собак, да не успел. Но, видать, наша встреча была где-то и кем-то предначертана. От судьбы не уйдешь. Они несутся ко мне, шесть оскаленных мохнатых бестий. Едва ли кто-то успел их на меня натравить. Песики натасканы на чужаков, их выпустили, чтобы никто не помешал душевной беседе в заветном подвале.
Меня в последние месяцы не раз травили собаками. Типичнейшая реакция: видишь бродячего проповедника – спускай скорее на него собак. Побродить мне пришлось изрядно, так что защита давно выработана и опробована. Гуманная защита, без пролития собачьей крови и без прочего членовредительства. И основанная лишь на моих способностях.
Короче говоря, целеустремленный бег псов заканчивается. Они бесцельно кружатся, словно играют в жмурки с молчаливым соперником. Или пытаются ощупью поймать невидимку. В принципе так оно и есть. Я для них сейчас не видим, не слышим. И, что для собак страшнее всего, не ощущаюсь обонянием.
Мой метод на рецепторы не воздействует. Будь я аномалом-«химиком», как Мбару, ни один пес меня не мог бы учуять. Умел бы воздействовать на оптические свойства воздуха – стал бы невидимкой. Но я ничего похожего не умею… Нос, уши и глаза для меня неуязвимы. А вот нейронные цепочки, связывающие их с мозгом, – очень даже. Поскольку передают они слабенькие электроимпульсы, а это уже моя стихия.
Трудно представить, что творится сейчас в невеликих собачьих мозгах… Я и не пытаюсь представить. У меня (в дополнение к отсутствию одежды) другая забота. Когда я убывал на совещание в Рай из трапезной, оставив там без пригляда бренное тело, во двор обители на полном ходу въехали три машины… Надо полагать, прибывшие на них были приглашены для решения проблемы «посланник Петр, сующий нос куда не надо». Но в подвале над решением бились пятеро плюс один местный кадр…
