Естественно, она не возражает. Натали до сих пор в бессознательном состоянии. Но все и впрямь справедливо – ведь я не возражал по той же причине.
Конечно же, один раз против многолетнего извращенного изнасилования мозгов Питера Пэна – мало, чертовски мало.
Но есть один нюанс: я чувствую, как подаренные Плащом умения начинают покидать меня. Не так, как некогда на Садовой, тогда словно триггер щелкнул: были сверхспособности – щелк! – и не стало. Сейчас все иначе. Способности Питера Пэна слабеют и уходят постепенно, словно сочится вода из прохудившейся бочки.
Возможно, процесс начался сразу после того, как я выстрелил в Плаща. Возможно, несколько позже… Но я его заметил час назад. Бросил случайный взгляд в окно и увидел бродячую собаку, заскочившую на наш участок сквозь распахнутые ворота.
Собака и собака, мне ли их бояться, будет надоедать – прогоню… И вдруг сообразил: а я ведь ее не чувствую! И знаменитый трюк Петра-примаса с лишением псов зрения, слуха и обоняния применить не смогу. А ведь когда в последний раз пользовался этим изобретением, московские сторожевые в Старой Ладоге находились гораздо дальше от меня.
Вскочил, выбежал на крыльцо, сократив расстояние до шавки почти вдвое. Почувствовал… кое-как, на пределе возможностей. Отправился к Натке, решив, что времени терять нельзя: идея немного подкорректировать ее личность вертелась в голове давно, но я сомневался, стоит ли… Теперь понял: посомневаюсь еще немного, и решать ничего не придется, жизнь все решит за меня. А лучше уж жалеть о сделанном, чем о не сделанном… К тому же лично я о сделанном никогда не жалею. Ни о чем… Так уж устроен.
– Ну что, милая, приступим? – говорю я ласково и кладу руки на ее голову.
Сутки назад примас Петр легко обошелся бы без этого жеста. Заглянул бы в душу, как он это называл, без телесного контакта…
Она не возражает. И я приступаю.
* * *
У-уф… Давненько я не «заглядывал в душу» так глубоко и не изучал ее хитросплетения с таким тщанием…
За окном темно. Глубокая ночь. Несколько часов я посвятил исследованию воспоминаний Горгоны о минувшем годе.
Узнал много нового. На многое, уже известное, взглянул с другого ракурса. Потерял веру в человечество, в женщин, в любовь… Заодно самооценка упала ниже плинтуса.
Это она, Горгона, подкладывала мне всех моих женщин. Начиная с девушки Лорда, заявившейся в мою палатку во дворе бывшего германского посольства… И столь же спонтанный ночной визит Лены в отеле «У погибшего сталкера» – тоже работа Горгоны. И медсестрички в госпитале, пачками вешавшиеся на шею знаменитому сталкеру Питеру Пэну…
Вешались, да. Только не своей волей… Под воздействием жесткой суггестии. Она их тупо насиловала, причем моим членом.
Лишь Илона, секретарша Эйнштейна, была со мной сама, по своему желанию и выбору… Горгону этот факт бесил несказанно. Мне в моих штудиях показалось, что она была близка к мысли об убийстве Илоны. До конкретики дело не дошло, Эйнштейн и его китайские дружки успели раньше. Но факт показательный…
И вот с ЭТИМ я собирался провести остаток дней своих?!
Да, собирался. И сейчас собираюсь. Потому что понимаю: близняшек я смогу вернуть, только если с их матерью у меня все будет идеально. И у нас все станет идеально, не будь я Питер Пэн!
Только она в нашем идеальном браке окажется не совсем прежней Горгоной… Новой, улучшенной версией, Горгоной 2.0.
Никакой отсебятины, упаси боже… Просто я ее реально подтяну до того совершенного образа жены и матери, что она много лет транслировала мне прямиком в голову… Хотела казаться такой? Такой и станешь, и не придется тратить время и силы на суггестию. Хотя не уверен, что ты останешься к ней способна, к суггестии. Сохранившихся у меня умений Петра-примаса хватит, чтобы избавить тебя от этой вредной привычки. Он, Петр, и не таким мозги вправлял…
– Здорово я придумал, правда, Натка? Ты согласна? Приступаем? Можешь ничего не говорить и даже не кивать, я и без того знаю, что молчание – знак согласия.
* * *
Вот так дела…
Нырнув во второй раз в мозг Горгоны, я не обнаружил тех воспоминаний, с которыми только что работал. Нет никаких – ни первозданных, ни искаженных вследствие моих исследований. Как корова языком слизнула всю эпопею с ее любовником и моими любовницами, вообще все события минувшего года, начиная с поздней весны тридцать второго…
Оно бы и ладно, ни к чему такие скелеты в шкафах в нашей будущей гармоничной семейной жизни. Но получается, что коррекция воспоминаний мне теперь недоступна. Прочитав, я их затем – вне зависимости от своего желания – стираю, как ластиком…
В общем, мои способности ужались до тех, что имела Горгона к моменту атаки наемников на Новую Голландию: тогда, насильно вскрывая память пленников, она заодно уничтожала ее.
Ладно, задуманное мною все равно выполнить можно. Придется лишь ампутировать ненужные воспоминания, причем без репетиций и пробных попыток – сразу создавать чистовик обновленной Горгоны.
И я приготовился пустить в дело ментальный «скальпель». Но довольно скоро сообразил: инструмент здесь нужен другой, слишком все запущено. Ампутационная бензопила пригодилась бы. Техасского образца…
Тот, кто думает, что воспоминания в человеческом мозгу хранятся ровными слоями и каждый слой датирован своим годом и лежат те слои строго по ранжиру, – кто так думает, тот не понимает, как устроена человеческая память. Под людскими черепушками царит такой бардак, что диву даешься. Словно обширный чердак заполняли воспоминаниями-мячиками, зашвыривая их снаружи, через окошко: куда мячик закатился, там и лежит, без системы и порядка.
Разобраться в этом бардаке хозяину помогает то, что айтишники именуют «tags».
Только мнемоническими тегами служат не обязательно слова. Что угодно может послужить: визуальный образ, например. Или даже характерный запах…
Моя путеводная нить в этих авгиевых конюшнях, мой тег, – физиологическое, сродни оргазму, удовольствие, которое Горгона испытывает, когда в очередной раз ломает кого-то, подчиняет своей воле.
Забираюсь все дальше, все глубже, в надежде раскопать самый первый раз, начальную точку, исток этого мерзкого чувства. Выкорчевывать – так уж все, до конца, с корнем. Вернее, со всей корневой системой. Если какой-то оставленный, позабытый корешок пустит побеги, второй попытки у меня не будет.
По ее осознанным воспоминаниям, впервые Натали испытала это чувство – для нее восхитительное, волнующее – в шестилетнем возрасте. Беда в том, что есть еще воспоминания неосознанные, вроде как позабытые, но способные неожиданно вынырнуть и изгадить все результаты моих трудов…
Ладно, сейчас поглядим на ее «инициацию». На истинные впечатления того дня, а не на то, что ее сознание способно вытащить наружу спустя долгие годы.
* * *
Натали шесть лет.
