— Ты что, шутишь?
— Как далеко ты можешь прыгнуть?
Я уставился на нее:
— Что?!
Она протащила меня через приемную, мы шли рядом, прижавшись друг к другу, и подобрались к краю разбитого окна. Она ни на секунду не выпускала автомат из рук, он был приставлен к моей спине. Ветер развевал полы моего смокинга и трепал волосы, а раненая нога горела, словно в огне. Где-то позади нас копы продолжали орать все ту же чушь, снова и снова, как их учили делать в подобных ситуациях, когда плохое меняется на худшее.
Мне удалось вытянуть шею и посмотреть вниз, через край, на Манхэттен.
— Я не собираюсь этого делать! — прокричал я.
— У нас нет выбора.
— Ты шутишь, да?
— Нет, Перри.
— Я не буду прыгать.
— Тогда ты умрешь.
Я кивнул в сторону черного провала за окном сорок седьмого этажа.
— А прыгнуть туда — это, по-твоему, не значит умереть?
Гоби подтолкнула меня к краю, и на секунду я действительно ощутил пустоту, затягивающую меня. Потом я почувствовал, что там, внизу, что-то есть и оно приближается — огромное, шумное, закрывающее собой городские огни. Это что-то было больше, чем мой отец, больше, чем колледж, это было так, словно последние секунды моей жизни ждали меня здесь все время, всегда. И теперь, когда это нечто появилось, у меня не было выбора, встречаться с ним или нет. Я вглядывался в пустоту, окружающую здание, и именно в этот момент, вдруг, откуда ни возьмись, появился вертолет.
— Приготовились! — скомандовала Гоби.
Вертолет приближался и шел на снижение.
Гоби обхватила меня обеими руками и прыгнула.
34
Если бы вам оставалось прожить всего один день, как бы вы прожили его и почему?
Университет Южной Калифорнии
С громким ударом мы ввалились в вертолет. Я ничего не слышал, но сразу же понял, что больше не падаю вниз. Я несколько раз перекатился через бок, ударяясь о какие-то предметы; боль в ноге взрывалась от каждого прикосновения. Я хотел закричать, но не мог. Не хватало дыхания.
Когда мне наконец удалось вдохнуть, воздух оказался холодным, пропитанным запахом нагретой кожаной обивки и выхлопными газами дизеля. По обеим сторонам от меня виднелись изогнутые стены и четыре откидных бежевых сиденья; свет был тусклым. Рядом с сиденьями болтались ремни безопасности и были приделаны ручки с выемками для стаканов. В последний раз обернувшись, я увидел промелькнувший в проеме вертолета удаляющийся от нас небоскреб с разбитым окном; вертолет повернул, дернулся и полетел ровно, с мерным шумом, пульсирующим звуком вращающихся лопастей, попадавшим в ритм стуку моего сердца.
Я подтянул больную ногу к себе, крепко обхватив руками пропитанную кровью ткань брюк, и взгромоздил ее на одно из кресел, прямо рядом с Гоби. Она сидела, подавшись вперед, и, отвернувшись от меня, вглядывалась в окно. Я осмотрел свое колено. По крайней мере, кровотечение остановилось, осталась только рваная рана, и, хотя нога причиняла такую боль, какую я еще никогда в жизни не испытывал (включая удаление аппендицита пять лет назад), я понимал, что, возможно, смогу даже встать. Я встал на здоровую ногу, молясь о том, чтобы потерять сознание от боли, но этого не случилось.
Я наклонился и увидел спину пилота, подсвеченную лампочками на панели, потом снова посмотрел на Гоби.
— Кто управляет вертолетом?
Она не шелохнулась.
— Гоби.
Она по-прежнему не шевелилась и не отвечала, и я повернулся к ней и взял ее за руку, очень сильно сжав. Она тихо застонала и уставилась на меня немигающими зелеными глазами, на которые падали растрепанные, все в запекшейся крови, пряди волос. Она дышало хрипло, словно загнанная лошадь. Взгляд ее был мутным и отстраненным.
Потом она вдруг улыбнулась, словно только что узнала меня.
— Перри.
— Ну, как ты?
— Неплохо. — Она кивнула. — Я просто очень устала.
— Да, — сказал я, — ранение в грудь — это, конечно, просто усталость.
— Ничего серьезного.
— Что за чушь!
Я вслушивался в ее дыхание, оно становилось все более хриплым и свистящим, все было очень плохо.
— Гоби…
— Со мной все будет в порядке, Перри. В лифте я вколола себе еще одну порцию адреналина. Мне приходилось выживать в ситуациях и похуже.
— Гоби, послушай, ты не можешь все время колоть себе адреналин, тебе нужна серьезная медицинская помощь.
— И я ее получу, как только мы прибудем в пункт назначения.
— А куда мы летим?
Я выглянул из окна и посмотрел сверху на Манхэттен, распростертый под нами.
— Мне почему-то кажется, что эта штуковина не долетит до Литвы.
— Пилот — мой друг. Я договорилась с ним заранее, на всякий случай. Он вытащит нас отсюда.
— Куда?
Она поморщилась:
— Ты всегда задаешь так много вопросов?
— Мой учитель по юриспруденции говорит, что это признак жажды знания.
— Перри?
— Что?
— Скажи, ты… — еще один свистящий выдох, — …ненавидишь меня?
— Ненавижу тебя? — Я заморгал, глядя на нее. — Только из-за того, что ты протащила меня через весь Нью-Йорк и сделала соучастником пяти убийств, а потом подстрелила меня? — сказал я. — За что же мне тебя ненавидеть?
— Мы могли бы попробовать начать все сначала.
— Боюсь, для этого уже немного поздно.
— Мне жаль, что так случилось с твоим отцом.
— Он оправится. Пуля только поцарапала его.
Я опустил взгляд на свое колено и постарался не думать о том, как тяжело ей сейчас бороться за каждый вдох. Отчего-то мне показалось, что мы оба могли пострадать серьезнее.
Гоби долго ничего не говорила. Огни Манхэттена оказались далеко внизу и позади, мы направлялись на север. По салону начал циркулировать теплый воздух, и я почувствовал, как мои мышцы начинают расслабляться. Отток адреналина прошел по всему телу с головы до пят.
— Серьезно, Перри, — произнесла Гоби, и голос ее звучал словно издалека. — Что бы ни случилось, я надеюсь, ты добьешься всего, чего хочешь. Ты этого заслуживаешь.
— Ну-ну, — сказал я, отворачиваясь, — спасибо.
— Правда, Перри, все, что случилось сегодня, было нелегко, но это должно было случиться. Без тебя я бы не справилась.
Она протянула руку и провела ладонью по моей щеке; ее ладонь была холодной и влажной.
— Моя сестра тоже поблагодарила бы тебя.
