Университет Джорджа Вашингтона
Из того, что говорили люди, я понял, что материал показывали во всех новостях несколько еще недель после происшедшего. Там было заснято все от и до, но я не смотрел новости. Мне это было не нужно. Я сам был очевидцем.
На самом деле я не мог позволить себе бежать обратно, через наш квартал, но я побежал, заставляя ноги двигаться быстрее. Я пробегал мимо домов, которые знал всю свою жизнь. Домов, рядом с которыми я когда-то катался на велосипеде и куда доставлял газеты. Мимо знакомых почтовых ящиков и подъездных дорожек, деревьев и указателей. Я бежал, пока не добрался до своей улицы. Сейчас все выглядело иначе, даже мой собственный дом — так, будто я видел все чужими глазами. Казалось, я отсутствовал не десять часов, а намного дольше.
— Перри?
Моя мать отделилась от толпы и бросилась мне навстречу. Обняла меня, прижала к себе.
— Слава богу! С тобой все в порядке? Что у тебя с ногой?
— Долго рассказывать, — сказал я. — С Энни все в порядке?
— С ней все хорошо. Она у Эспеншейдов. Я думаю, она наконец уснула.
Я обернулся и посмотрел на дом.
— Где Гоби? Она уже вышла из дома?
На мамином лице промелькнуло такое выражение, словно она только что поняла что-то, что должна была понять уже давно.
— Нет, — сказала она. — Перри, а как ты добрался сюда из центра города?
— На вертолете.
— Она привезла тебя с собой? Кто она такая, Перри?
— Просто девушка.
— Энни сказала, что ты говорил…
— Забудь, что я говорил Энни, я ошибался. Я ничего тогда не знал о Гоби на самом деле.
Мама стояла рядом со мной. Она не говорила и не двигалась. Шло время. Наконец она тяжело вздохнула, словно хотела что-то сказать, но не нашла слов.
— Я получила сообщение от твоего отца. Он в «Сент-Винсенте», его уже хотели перевезти в отделение хирургии, но он отказывается и хочет, чтобы его перевезли в «Нью-Йорк Пресбитериан».
— Ты же знаешь, какой он упрямый.
— Да. А теперь…
В ее голосе послышалось раздражение, и разговор сразу стал больше похож на наш обычный.
— Полицейские не пускают нас в свой собственный дом. Сообщили, что в доме бомба, но они ничего не нашли, хотя обшарили все. Так что теперь они ушли, но хотелось бы знать…
— Подожди-ка минутку, — сказал я. — Они что, не нашли бомбу, заложенную в подвале.
— Ни в подвале, ни вообще где-то в доме, — сказала мама. — Они притащили с собой собак и все такое. Они все обыскали и ушли, но нас по-прежнему не пускают внутрь.
— Бомбы не было?
— Судя по всему, нет.
Потрясенный, я снова обернулся и посмотрел на дом.
«Поверь мне».
— Вот, мать ее… — сказал я.
— Что-что?
— Ничего. Так, значит, все это был блеф?! Она просто…
И в ту же секунду дом, в котором я вырос, полыхнул ярким пламенем и взлетел на воздух. Он взорвался, выбив стекла, брызнувшие в разные стороны, и озарив все вокруг. Секунду спустя крыша взмыла в воздух, стены разлетелись в стороны — и все это рухнуло вниз грудой полыхающих обломков.
37
Если бы у вас была возможность начать свою жизнь заново, что бы вы изменили? Что бы вы оставили таким, как есть?
Университет Джорджа Вашингтона
«Взрыв».
— Это что, заголовок? — спросила мама, взяв в руки «Нью-Йорк Пост». Она сидела рядом с постелью отца в больнице. — Ну и что там напечатали?
Я проследил, как отец потянулся к тумбочке через газету и взял чашку кофе. Он понюхал коричневую жидкость, поморщился и поставил чашку назад, не отпив ни глотка. Вообще-то он, не переставая, жаловался медсестрам на плохое качество кофе — с того момента, как его привезли в больницу. У меня сложилось ощущение, что они ждут не дождутся, как бы поскорее избавиться от него — пусть чешет в свой «Старбакс», и им не нужно будет выслушивать его бесконечные жалобы.
— Что ж, — сказал отец, пожимая плечами, — это правда.
— По крайней мере, Перри не взорвался вместе с домом! — сказала мама.
— Перри в тот момент не было в доме, мам, — сказала Энни.
Она не отрывалась от телефона, быстро набирая большими пальцами какое-то сообщение.
— Смотрите-ка, тут один телеканал в Японии хочет взять интервью у Перри.
— Никаких интервью, пока не закончится расследование.
— Папа, да брось ты! Это же в Токио! Они интересуются нами!
— Ты слышала, что сказал отец, — сказала мама. — Никаких интервью.
— Мама, ну это же не честно! Никто никогда больше не будет так интересоваться мной, как сейчас.
— Это неправда, милая, — сказала мама, не отрывая взгляд от газеты. — Мы всегда будем интересоваться тобой.
Энни закатила глаза.
— Вот уж спасибо.
Я сидел в углу комнаты и ни с кем не разговаривал. Я позволил себе исчезнуть за облаком букетов, воздушных шаров, поздравительных карточек и громких, перекрывающих друг друга голосов. Единственным лишним во всей этой обстановке была больничная палата. Она больше подошла бы тому, кто действительно боролся за свою жизнь или хотя бы пытался выздороветь. Мой взгляд то и дело возвращался к заголовку в газете, набранному заглавными буквами над фотографией нашего дома, точнее — того, что от него осталось. Куча сгоревшего хлама.
«Взрыв».
Знаешь, иногда я вижу тебя во сне.
Во сне мы вместе идем по Десятой авеню в темноте. Ты не ранена. Нам обоим хорошо. Я спрашиваю тебя, закончила ли ты свое дело. И ты говоришь — да, все позади.
В моем сне все фонари гаснут, и мы идем мимо них, но я все равно прекрасно вижу тебя, словно тепло и свет льются изнутри тебя самой, освещая все вокруг нас, наполняя пространство волшебным белым светом. И тогда я беру тебя за руку — и ты не отнимаешь руки, ты улыбаешься.
Ты снова целуешь меня. Во сне я всегда знаю, что это значит — я вот-вот проснусь.
Свет еще ярче освещает твое лицо, твои глаза блестят, ты озаряешь все вокруг и говоришь, что тебе пора.
Ты говоришь, что все случилось так, как должно было случиться.
Ты говоришь, что ты — богиня огня.
Жизнь шла своим чередом.
Так происходит всегда, и лето не исключение. Через шесть недель обсуждения условий страховки, купли и продажи, мать с отцом встретились с архитекторами и договорились о покупке участка земли для нового дома. Все испытали облегчение. Новый дом будет в том же районе, где располагается школа Энни, а страховка должна покрыть все расходы. Мама сказала, что она так или иначе собиралась делать ремонт на кухне.
