Но на рынке есть и другой процесс – наполненная шумом «высокоскоростная полоса», которая характеризуется импульсными сделками, позитивной отдачей, искаженными стимулами и стадным поведением. Обычно он напоминает игру в «камень-ножницы-бумагу», не приносящую никакой реальной пользы экономике – но, возможно, и не наносящей никакого серьезного вреда. По сути дела, движение в этой полосе предоставляет собой постоянную передачу денег от одних взмыленных трейдеров другим.
Однако порой оба эти процесса совмещаются. И это напоминает ситуацию, когда некий город решил провести у себя соревнования «Формулы-1», но по какой-то бюрократической ошибке забыл закрыть дороги для движения обычного транспорта. Иногда, например во времена финансового кризиса, на этих дорогах происходят значительные аварии, и обычные инвесторы оказываются под колесами.
Подобного рода двойственность, которую физик Дидье Сорнетте называет «борьбой между порядком и беспорядком»
{791}, довольно распространена в сложных системах, управляемых взаимодействием множества отдельных независимых частей. Комплексные системы наподобие этих могут одновременно быть очень предсказуемыми и очень непредсказуемыми. Например, землетрясения отлично описываются несколькими простыми правилами (мы довольно хорошо представляем себе возможность землетрясения магнитудой 6,5 балла в Лос-Анджелесе в долгосрочной перспективе). При этом землетрясения, в сущности, невозможно предсказать со дня на день. Еще одна характеристика этих систем состоит в том, что они периодически проходят через довольно жесткую нелинейную фазу
[155], меняясь с упорядоченного на хаотический и наоборот. Для Сорнетте и других сторонников математического взгляда на рынок периодическое образование пузырей представляется более или менее неминуемым и естественным свойством системы.
Не могу сказать, что полностью разделяю эту точку зрения. Мое ви́дение торговли на рынках (и капитализма, основанного на свободном рынке в целом) напоминает отношение Уинстона Черчилля к демократии
{792}. Я полагаю, что это – худшая экономическая система из когда-либо изобретенных, но лучше у нас нет. Чаще всего рынки делают хорошую работу, но я не думаю, что мы когда-либо сможем избавиться от пузырей.
Но если нам не под силу полностью избежать стадного поведения, вызывающего появление пузырей, можем ли мы хотя бы надеяться на то, что сможем выявлять их в процессе возникновения? Предположим, что вы признаете положение Блэка о том, что рынок ведет себя иррационально 10 % времени. Можем ли мы знать, когда именно оказываемся в этой фазе? В таком случае мы могли бы надеяться получить прибыль от пузырей. Или же, если мы усмирим свою гордыню, то сможем хотя бы создать подушку безопасности, что позволит не привлекать для спасения экономики огромные средства налогоплательщиков?
Выявление пузырей не кажется мне таким уж безнадежным делом. Конечно, мы не решим эту задачу на 100 или хотя бы на 50 %, но мы точно сможем продвинуться вперед. Некоторые из пузырей, возникших в последние годы, особенно «пузырь на жилищном рынке», были заранее замечены огромным количеством людей. А тесты наподобие коэффициентов P/E Шиллера позволяли с высокой степенью надежности выявлять пузыри в прошлом.
Конечно, для решения этой проблемы можно было бы воспользоваться законодательными мерами, но оно содержит массу тонкостей. Если в некоторых случаях потребность в более четком законодательстве вполне оправдана, то ограничение на открытие коротких позиций – помогающих ослабить развитие пузырей – почти всегда будет непродуктивным.
Совершенно ясно, однако, что мы никогда не сможем выявить пузырь, если будем исходить из того, что рынки не допускают ошибок, а цена на них всегда правильна. Рынки позволяют прикрывать некоторые наши ошибки и уравновешивать наши недостатки. И, конечно же, порой мы действительно можем предсказать происходящие лучше остальных. Но нам слишком часто приходится платить за это высокую цену.
Глава 12
Климат здорового скептицизма
День 23 июня 1988 г. выдался на Капитолийском холме необычно жарким. Накануне температура в районе аэропорта Вашингтона превысила 37 °С. Впервые за многие десятилетия такая высокая температура была зафиксирована уже в самом начале лета
{793}. Климатолог из НАСА Джеймс Хансен вытер лоб – к несчастью, система кондиционирования воздуха в зале слушаний сенатского комитета по вопросам энергетики работала из рук вон плохо
[156] – и сообщил американцам о том, что им нужно готовиться к повторению подобных климатических явлений и в будущем.
Теория парникового эффекта уже была признана, и из нее вытекало, что именно из-за него наша планета нагревается
{794}. Однако впервые, по словам Хансена, это стало столь явственно проявляться в температурных рекордах – с 1950‑х гг. глобальное увеличение температуры составило примерно 0,4 °C, что уже нельзя было отнести к естественным ее колебаниям. «Вероятность потепления подобного масштаба составляет около 1 %, – сообщил Хансен Конгрессу. – Поэтому мы можем с вероятностью в 99 % констатировать, что тенденция к потеплению в течение этого периода времени вполне реальна»
{795}.
