— Что это?
Никак не привыкну к его способности всегда делать то, чего
меньше всего ожидаешь.
— Я подумал, что здесь ты еще не бывала. — Деймен спахивает
дверцу и берет меня за руку. — Я угадал?
Киваю, рассматривая пустынный пейзаж. Редкие кусты, горы на
заднем плане и тысячи ветряков. Нет, правда — тысячи. Все высокие, белые, и все
вращаются.
— Это ветряная ферма. — Деймен усаживается на капот и
смахивает пыль, чтобы я могла сесть рядом. — Здесь вырабатывают электричество,
используя энергию ветра. За час производится достаточно, чтобы обеспечить нужды
средней семьи в течение месяца.
Я разглядываю крутящиеся лопасти и пытаюсь понять, что все
это должно значить.
— А зачем мы сюда приехали?
Деймен глубоко вздыхает, глядя куда-то вдаль.
— Меня сюда тянет. Наверное, потому, что я за последние
шестьсот лет видел столько перемен, а идея использовать работу ветра — очень,
очень древняя.
Все-таки я не понимаю, к чему все это, хотя определенно
чувствую, что смысл есть.
— При всех достижениях науки и техники некоторые вещи
остаются неизменными...
Я киваю, без слов приглашая его продолжать. За словами
Деймена кроется нечто более глубокое, только он не спешит со мной делиться.
— Техника развивается невероятными темпами. Знакомые
предметы устаревают все быстрее. Мода, казалось бы, тоже развивается, но если
прожить достаточно долго, понимаешь, что она ходит по кругу. Хорошо забытое
старое чуть-чуть преображается и становится новым. Все вокруг изменчиво, не
меняются только люди. Мы стремимся к тому, к чему всегда стремились. Укрытие от
непогоды, еда, любовь, смысл жизни... — Он встряхивает головой. — То, что не
зависит от эволюции.
Его бездонные глаза темнеют. Не представляю, каково это —
быть им. Так много повидать, так много знать, так много в своей жизни сделать —
и остаться прежним, ни капельки не очерстветь, что бы он там о себе ни думал.
Все такой же мечтатель.
— А когда насущные потребности обеспечены, когда у нас есть
еда и жилье, мы стремимся только к одному: чтобы нас любили.
Он наклоняется ко мне. Прохладные мягкие губы касаются моей
щеки — мимолетно, невесомо, словно легчайший ветерок из пустыни.
Деймен отодвигается и говорит, глядя на ветряки:
— Нидерланды славятся ветряными мельницами. И поскольку ты
целую жизнь провела в этой стране, я подумал, что тебе интересно было бы ее
повидать.
Кажется, он оговорился. У нас и времени нет на такую
поездку... Или есть?
Деймен улыбается. Взгляд у него уже не такой мрачный.
— Закрой глаза и дай руку!
Глава 31
Мы приземляемся, держась за руки. Я оглядываюсь вокруг.
— Ой, мамочки... Это же...
— Амстердам. — Деймен щурит глаза, приноравливаясь к туману.
— Только не настоящий. Тот, что в Летней стране. Я бы и в настоящий тебя
свозил, но подумал, что сюда будет быстрее.
Я разглядываю каналы, мосты, ветряные мельницы, огромные
поля алых тюльпанов. Он их специально для меня создал? Тут я вспоминаю, что
Голландия славится своими цветами, особенно тюльпанами.
— Не узнаешь? — спрашивает Деймен, внимательно за мной
наблюдая. — Погоди, со временем вспомнишь. Я воссоздал все по памяти, как это
выглядело в девятнадцатом веке, когда мы с тобой были там в прошлый раз. И
скажу без ложной скромности, получилось очень похоже!
Он ведет меня через улицу. Приостанавливается, пропуская
пустой экипаж. Мы подходим к магазинчику с распахнутой дверью. Внутри толпятся
люди без лиц. Деймен изучающе смотрит на меня — не пробудились ли воспоминания?
Я отхожу от него на несколько шагов. Мне хочется самой почувствовать этот
город. Стараюсь вообразить себя прежнюю — рыжеволосую, зеленоглазую, как я иду
мимо этих белых стен, ступаю по паркетному полу, рассматриваю картины. Другие
посетители понемногу размываются, делаются полупрозрачными по краям, потом
снова проступают ярче. Я знаю — это Деймен удерживает их здесь. Он ведь их и
материализовал.
Я иду вдоль стен. Видимо, здесь воссоздана картинная
галерея, где мы впервые встретились. К сожалению, мне она абсолютно незнакома.
Картины постепенно тускнеют, на них уже ничего не разберешь, и только одна,
прямо передо мной, осталась нетронутой.
На полотне девушка с пышными тициановскими волосами —
роскошная смесь рыжего, золотого и каштанового, потрясающий контрасте бледной
кожей. Живопись такая осязаемая, такая зовущая — словно можно взять и шагнуть
туда, в картину.
Рассмотрев ее как следует, я понимаю, что девушка совершенно
обнажена — хотя и прикрыта в стратегических местах. Пряди влажных кудрей,
спадая на плечи, спускаются ниже талии, нога чуть выдвинута вперед, ладони
сложены вместе на нежно розовеющем бедре. Больше всего меня завораживают глаза:
глубокие, зеленые, и взгляд открытый и прямой, словно она смотрит на возлюбленного,
нисколько не смущаясь оттого, что ее застали в таком виде.
У меня что-то сжимается в животе, и сердце начинает
колотиться. Я чувствую, что Деймен совсем рядом, а посмотреть на него не могу.
Не могу разделить с ним эту минуту. В глубине моего разума зарождается какая-то
мысль и требует осознания. Не успев даже моргнуть, я вижу. Вижу так же отчетливо,
как золоченую раму, в которую заключен холст. Эта девушка — я!
Я-прежняя.
Я-голландка.
Натурщица, влюбившаяся в Деймена тем вечером, мы с ним
впервые встретились в этой галерее.
И больше всего тревожит меня, не дает ни вздохнуть, ни
пошевельнуться, внезапное понимание: тот, невидимый возлюбленный, на кого
обращен взор девушки — не Деймен.
Это кто-то другой.
Незримый.
— Узнала. — Голос у Деймена ровный, будничный, ничуть не
удивленный. — По глазам, верно? — Он прибавляет, склонившись совсем близко: —
Цвет иногда меняется, но суть всегда та же.
Я бросаю взгляд на Деймена. Густые ресницы затеняют его
глаза, полные тайной тоски, и я быстро отворачиваюсь.
«Сколько лет мне было?» Не решаюсь произнести вслух. Лицо на
картине юное, без единой морщинки, а вот уверенность в себе скорее подходит
зрелой женщине.
— Восемнадцать.
Он по-прежнему наблюдает за мной, словно подталкивает
взглядом — хочет, чтобы я сказала это первой. Умоляет меня говорить, не
перекладывать груз на его плечи. Прибавляет, вслед за мной обернувшись к
холсту:
— Ты была прекрасна. Истинно прекрасна. Он идеально уловил
сходство.
«Он».
Вот, значит, как.
Чуть заметная резкость в голосе выдает все то, на что слова
только намекали. Деймен знает художника. Знает, что я сняла одежды ради кого-то
другого.
