Проявлять любопытство – не противоестественно, это в нашей природе.
Сто тысяч лет назад наш вид вышел из Африки, возможно подгоняемый именно любопытством, учась заглядывать вперед дальше, чем когда бы то ни было. Пролетая над Африкой ночью, я гадал, мог ли кто-нибудь из наших далеких предков, отправляясь к широким просторам севера, посмотреть в небо и представить себе далекого потомка, летящего там наверху, размышляющего о природе вещей и движимого все тем же самым любопытством.
Я убежден, что наш вид долго не просуществует. Он не выглядит сделанным из того же теста, которое позволяет, например, черепахе существовать более или менее неизменной уже сотни миллионов лет – в сотни раз дольше, чем вообще существует род Homo. Мы принадлежим к короткоживущему роду. Все остальные его виды уже вымерли. Вдобавок мы еще несем разрушение. Вызванные нами безжалостные климатические и другие изменения окружающей среды вряд ли нас пощадят. Для планеты они могут обернуться небольшим, малозначащим сбоем, но я не думаю, что мы переживем их целыми и невредимыми, тем более что общество и политики предпочитают игнорировать опасности, которым мы все подвергаемся, пряча свои головы в песок. Вероятно, мы единственный вид на Земле, представители которого сознают неминуемость собственной, индивидуальной смерти. Боюсь, что скоро нам также придется стать единственным видом, который сознательно будет наблюдать наступление своей полной гибели или по меньшей мере гибели своей цивилизации.
Поскольку в целом мы хорошо знаем, как справляться с индивидуальной смертностью, то справимся и с коллапсом цивилизации. Разница не такая уж большая. И это будет определенно не первый раз, когда такое случится. Майя и критяне, помимо многих других, такое уже переживали. Мы рождаемся и умираем, как рождаются и умирают звезды, поодиночке и все вместе. Это наша реальность. Жизнь драгоценна для нас потому, что быстротечна. Как сказал Лукреций: «И неуемной всегда томимся мы жаждою жизни» («О природе вещей»,
[5] III, 1084). Но, погруженные в природу, создавшую и направляющую нас, мы не бездомные существа, подвешенные между двумя мирами, – часть природы, но только до некоторой степени принадлежащая к ней и жаждущая чего-то еще. Нет, мы дома.
Природа – наш дом, и в ней мы дома. Этот странный, многоцветный и изумительный мир, который мы познаем, – где пространство зернисто, времени не существует, а объекты находятся нигде – не отстраняет нас от себя настоящих. Он лишь то, что наша врожденная любознательность открывает нам о месте нашего существования. О том, из чего мы сами сделаны. Мы сотканы из той же космической пыли, как и все остальное, и, когда мы тонем в страдании или испытываем большую радость, мы не что иное, как то, чем не можем не быть, – мы часть мира.
Это прекрасно выразил Лукреций («О природе вещей», II, 991–997):
Семени мы, наконец, небесного все порожденья: Общий родитель наш тот, от которого все зачинает Мать всеблагая, земля, дождевой орошенная влагой, И порождает хлеба наливные, и рощи густые, И человеческий род, и всяких зверей производит, Всем доставляя им корм, которым они насыщаясь Все беззаботно живут и свое производят потомство.
Любить и быть честными – часть нашей природы. Хотеть узнать больше и дальше учиться – часть нашей природы. Наше знание о мире продолжает расти.
У подвластного нашему изучению есть границы, и нас снедает жажда знания. Они в самых мелких деталях структуры пространства, в происхождении космоса, в природе времени, в феномене черных дыр и в механизмах наших собственных мыслительных процессов. Здесь, на краю известного нам, в соприкосновении с океаном неизведанного, сияют тайна и красота мира. И от них захватывает дух.
