Есть и вторая причина, по которой вам не удается конструировать сознание.
Вас могли бы спросить: в чем был смысл вашей модели? Потому что, если бы разум вашего робота имел прямой доступ к собственному центру решений, он не смог бы помочь ему понимать мысли других роботов, поскольку у них нет доступа к его центру принятия решений. Чтобы разум мог приносить хоть какую-нибудь пользу в понимании и прогнозировании поведения других роботов, он должен быть построен в соответствии с тем, как другие существа построили свои модели разума вашего робота. То есть, если вашему творению нужно было бы жить сложной социальной жизнью, вам следовало бы отвлечься и создать что-то еще, чтобы помочь вашему роботу существовать в социальном мире.
Будь у нас совершенное сознание, мы могли бы сообщить об этом любому человеку
Сознание, которое нам доступно для изучения, нельзя считать окончательным руководящим органом принятия решений в мозге. Это не то место, где встречаются все наши мысли и чувства, и это не то место, где возникают наши всеобъемлющие цели. Однако сознание обладает большой силой, и, возможно, нечто подобное сознанию могло бы сгодиться для этих задач. Мы могли бы обладать вторым сознанием – совершенной моделью, которую нам бы хотелось иметь. Она могла бы интегрировать информацию из всех областей мозга, принимать решения и планировать будущее.
Насколько мы знаем, люди имеют только один разум. Но почему мы не могли бы иметь два: один решал бы вопросы социальной жизни, а второй пригодился бы для точных формулировок.
Представим себе, что мы действительно обладатели двух сознаний. Сейчас я пишу о моем сознательном опыте. Пишу ли я о социальной модели, или я пишу о совершенном разуме, который принимает окончательные решения и необходим для интегрирования информации?
Когда мы пишем или говорим, то совершаем нечто в своей основе социальное. Когда вы мне что-то говорите, то вкладываете идею из своей головы в мою, и это может в корне изменить мое поведение. У моего разума должно возникнуть много вопросов. Почему вы мне это говорите? Откуда вы про это узнали? И что, в свою очередь, это значит? Что я могу подумать о вас, исходя из того, что вы сказали? Как мне реагировать?
Социальная модель – тот инструмент, которым мы располагаем для ответов на эти вопросы. Иными словами, когда мы общаемся, она становится справочным центром для первого разума. Вы не рассчитываете, что эта социальная модель должна быть связана с воображаемым совершенным разумом, и по этой же причине у него нет доступа к центру принятия решений в мозге: реальная информация о причинах принятия решения может искажать выводы, которые нам нужны.
Итак, гипотетически у нас должен быть тот вид сознания, который, как нам кажется, у нас есть. Но он будет не таким, как мы думаем, когда говорим о сознании, и не таким, о котором мы говорим, не имея представления о нем.
Животные ведут социальную жизнь, ничего не зная о сознании
Когда я вижу, как собака виляет хвостом, мне кажется, будто она рада меня видеть. Я люблю собак и поэтому могу подойти к ней и погладить ее, будучи уверенным, что она меня не укусит. Но сама собака воспринимает эти сигналы, не имея своей модели собственного психического состояния или состояния других собак. Собаки просто умеют «играть по правилам».
Если одна собака встречается с другой, которая виляет хвостом, она подбегает и обнюхивает ее. Если собака больше размером и угрожающе рычит, то меньшая убегает обратно к хозяину. Собака не следует через все этапы рассуждений: он виляет хвостом, значит, рад меня видеть (психическое состояние); он рад меня видеть, значит, не укусит, если я подойду его обнюхать (вывод, сделанный на основании психического состояния). Выходит, что и без всякого понимания психических состояний можно вести себя элементарным (хотя и менее гибким) социально адаптированным образом.
Мы не осознаём свою перистальтику, потому что пищеварение – слишком скучная тема для наших друзей
Нашему телу приходится делать массу сложных вещей, но только немногие из них могут быть социально значимыми. В обычной ситуации общения ваши клетки продолжают воспроизводиться, у вас вырабатывается желудочный сок, а зрачки расширяются или сужаются, никак не влияя на тех, кто находится вокруг вас. Вы не пытаетесь предугадать расширение зрачков у других людей, поскольку, как правило, все происходящее не требует вашего вмешательства. И поскольку другие люди не строят модели таких вещей, нам тоже не нужна модель их представления о нас, чтобы понять, как они это делают. Это из области бессознательного.
Людям интересны наша речь и движения наших скелетных мышц. С их помощью мы взаимодействуем: занимаемся сексом, охотимся, добываем или отдаем пищу, защищаемся, убегаем, испражняемся или вынимаем занозу из чьей-то спины. Именно такие движения нам интересны, и намерения, которые их вызывают, мы порой осознаём
[113].
Когда мы освоили навык, нам интереснее применять его, а не анализировать детали
Приобретение новых двигательных навыков влечет за собой множество неврологических изменений
[114]. При совершенствовании мастерства двигательные навыки становятся автоматическими
[115] – это происходит потому, что мы моделируем только социально значимое поведение. Поначалу, когда мы обучаемся двигательному навыку, технические детали наших действий социально значимы, но, как только мы этот навык освоили, наше решение применять свои способности оказывается социально значимым.
Представим себе человека, постигающего азы вождения автомобиля. Он получает поток указаний, которые дает инструктор на основании предположений о том, что знает и думает ученик: «Посмотри в зеркало, прежде чем сигналить», «Сцепление отпускай плавно», «Не нервничай, когда выезжаешь на дорогу».
