Признанный ценитель Чарльз Лэм сформулировал истинное значение тиизма, когда написал о том, что величайшее удовольствие, знакомое ему, заключалось в благом деле, совершенном незаметно от других людей, а потом случайно обнаруженном ими. Ведь тиизмом считается искусство сокрытия прекрасного, которое можно обнаружить, предположение того, что страшно открывать. Это – носитель благородной тайны подтрунивания над собой, молча, но в полной мере, и поэтому тиизм – это веселье само по себе, добрая улыбка философа. Всех настоящих юмористов в этом смысле можно назвать философами чая – Теккерея, например, и конечно же Шекспира. Поэтам декаданса (а когда в мире отсутствовал декаданс?) с их протестом по поводу материализма тоже в известной степени открылся путь к тиизму. В наши дни, быть может, Запад и Восток смогут встретиться, к взаимному утешению, в нашем целомудренном созерцании несовершенства.
Даосы предполагают, что в великом начале вечного дух и материя сошлись в смертельной схватке. В конечном счете сын небес Желтый император одержал верх над демоном мрака и подземелья Суюном [Чу Юном]. Этот великан в предсмертной агонии ударил головой по солнечному небосводу и разбил голубой купол из яшмы на части. Звезды потеряли свои гнезда, луна бесцельно блуждала в дикой бездне ночи. В отчаянии Желтый император искал повсюду того, кто сможет починить небо. И его поиски увенчались успехом. Из Восточного моря поднялась императрица, божественная Нюйва [Ню Гуа] – полуженщина-полузмея, блистающая в своих огненных доспехах. Она расплавила радугу из пяти цветов в своем волшебном котле и заделала дыры в китайском небе. Однако, если верить легенде, Нюй-ва забыла залепить в голубом небесном своде две узкие щели. С этих пор возникла раздвоенность любви – две души скитаются в пространстве и не находят утешения до тех пор, пока не соединятся и не восстановят Вселенную. Каждому человеку приходится восстанавливать свое небо надежды и мира [7] .
Небо современного человечества действительно разбито в битве гигантов за богатство и власть. Народы нащупывают свой путь во мраке эгоизма и пошлости. Знание покупается людьми с нечистой совестью, добродетель творится из своекорыстия. Восток и Запад, словно два дракона в бушующем море, беспомощно пытаются вернуть себе сокровище жизни. Для восстановления после великой разрухи нам нужна Нюйва, мы ждем великого воплощения Бога [8] . А тем временем можно попить чая. Послеполуденные лучи освещают стволы бамбука, радостно звенят струи фонтана, и в напеве кипящего чайника слышен шелест сосен. Отдадимся же мыслям о бренности мира и погрузимся в чарующую глупость окружающих предметов.
Школа чайной церемонии
Чай относится к произведениям искусства, и требуется рука мастера, чтобы извлечь из его листа благороднейшие свойства. По качеству чай делят на хороший и плохой. Точно так же, как картины относят к высокохудожественным произведениям и профанации (причем преобладает профанация). Единого рецепта приготовления безупречного чая не существует. Ведь не придумал же никто правил повторения таланта Тициана и Сэссона [9] . Каждый раз при заварке листа требуется учитывать его особое взаимодействие с водой при нагреве, его унаследованные свойства, которые требуется раскрыть, пути передачи тайны чая. В нем всегда содержится настоящая красота. Как же нам не страдать от непреодолимой беды общества, упорно отказывающегося признать данный простой и фундаментальный закон искусства и жизни! Поэт эпохи Сун по имени Литилай [Ли Цзилай] [10] как-то грустно заметил мимоходом, что в мире существуют три самые досадные явления: уродование прекрасных молодых людей через привитие им ложных знаний, унижение прекрасной живописи бестактным восхищением и напрасное растрачивание прекрасного чая в силу неумелого обращения с ним.
Как и во всяком искусстве, в приготовлении чая обнаруживаются свои исторические этапы и свои школы. Его основные этапы характеризуются употреблением кипяченого чая, взбитого чая и настоянного чая. Мы принадлежим к школе потребителей настоянного чая.
Существует несколько методов оценки чайного напитка, служащие определителем духа эпохи, в которой они считаются преобладающими. Ведь наши невольные поступки постоянно выдают наши сокровенные мысли, да и вся наша жизнь представляется всего лишь их проявлением. Конфуций утверждал, что «человек – существо без шкуры». Мы слишком раскрываемся в мелочах, быть может, потому, что по большому счету прятать нам нечего. Едва заметные события повседневной жизни служат такими же пояснениями к расовым идеалам, как высочайшие полеты философии или поэзии.
Точно так же, как по предпочтениям в употреблении марочных вин определяют особенности склада характера народов Европы того или иного исторического периода, а также национальности, чайные предпочтения характеризуют особенности настроений у разных представителей восточной культуры. Спрессованным чаем для кипячения, порошковым чаем для взбивания и листовым чаем для настаивания отмечаются контрастные порывы китайских правителей эпохи Тан, Сун и Мин [11] .
Позаимствовав избитую терминологию, служащую для классификации искусства, школы чайной церемонии этих периодов истории Китая можно было бы назвать классической, романтической и натуралистической.
Само чайное растение, изначально произраставшее в Южном Китае, известно китайским специалистам в области ботаники и медицины с незапамятных времен. Оно упоминается в классических трактатах под названиями различных диалектов – тё, ше, цюань, ча и мин. Чай высоко ценили за его полезные свойства, ведь его настой снимал усталость, радовал душу, укреплял волю и служил обострению зрения. Настой чая не только в определенных дозах принимался внутрь, но и часто наносился снаружи в виде мази для ослабления ревматических болей. Даосы считали его важной добавкой к чудодейственной настойке бессмертия. Буддисты нашли ему широкое применение в качестве средства прогонять сон во время своих многочасовых бдений.
К IV и V столетиям чай становится любимым напитком среди обитателей долины реки Янцзы-цзян. Примерно в это время появляется современный иероглиф «ча». Произошла совершенно очевидная эволюция классического прочтения иероглифа «тё». Поэты южных династий оставили нам свидетельства своего обожания «пенки жидкой яшмы». Тогдашние императоры награждали редкими смесями чайного листа своих вельмож за выдающиеся заслуги. Тем не менее способ употребления чайного напитка в то время оставался примитивным до крайности. Чайный лист пропаривали, мололи в ступке, прессовали и варили с рисом, имбирем, солью, апельсиновой цедрой, приправами, молоком, а иногда и с луком! [12] В настоящее время такую традицию сохранили жители Тибета и представители многочисленных монгольских племен, изготавливающие с этими добавками оригинальные похлебки. Употребление чая с ломтиками лимона русскими, приучившимися к чаю в китайских караван-сараях, подтверждает сохранение старинной привычки.
Для освобождения чая из плена примитивного употребления и возведения его в достойный идеал понадобился талант правителей китайской династии Тан. В лице Лу Юя [13] мы теперь знаем первого ревнителя чайного напитка середины XIII века. Он родился в эпоху, когда буддисты, даосы и конфуцианцы занимались поиском точек соприкосновения своих верований. Пантеистический символизм того времени состоял в отражении всеобщего через частное. Поэт Лу Юй видел в чайном обряде гармонию и порядок, воплощающийся во всех своих проявлениях. В прославленном трактате «Ча цзин» («Чайный канон») он и сформулировал этот чайный канон. Китайские торговцы чаем возвели этого поэта в ранг божества – покровителя чайного дела.
