У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Во
рту сразу появилась слюна. Она сказала укоряюще:
— А птицу зачем убил?
— Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.
Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью,
что едва не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу. Обрывать перья с еще
теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь и время
от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..
Томас жарил, насадив тушку на длинный прут, Ярослава
поворачивалась то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка дымилась, в
воздухе уже угрожающе пахло паленой шерстью.
— Спалишь рубаху, — пообещал он, — убью.
Она отодвинулась, глаза не отрывались от птичьей тушки.
Запах жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.
— Уже готово...
— Внутри мясо сырое.
— Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!
Он подумал, сдернул с вертела тушку.
— Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.
Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою
половину. По пальцам побежал сок, она жадно подхватила струйку языком, с чмоканьем
облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание,
когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.
Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не
осталось даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а
голос из темноты велел:
— Держи!
Она не успела понять, что держать, как ей прямо в лицо
полетел ком мокрого белья. Мокрого и отвратительно холодного. Она задохнулась
от возмущения.
— Что это?
— Твое платье, — объяснил он любезно. — Ты
собираешься жить в моей рубахе? Если не развесишь свой мешок для просушки,
завтра пойдешь в мокром.
Он опять был прав, хотя свою правоту выказал в своей
обычной, по-мужски свинской манере. Яра поспешно проглотила последний кус мяса.
Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла его на
стене — жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо, к утру
высохнет.
Когда обернулась, Томас невозмутимо раздевался. Она замерла,
возмущенная и восхищенная в то же время. Его широкая, как дверь, грудь блестела
в капельках влаги. Пластины мускулов были, как латы римских легионеров, и в
поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми валиками. Узкие
бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был чересчур по-мужски силен.
— Ты как хочешь, — сказал Томас, стягивая
сапоги, — но я сейчас завалюсь спать.
Она оторвала взгляд, чувствуя себя виноватой, пошла
расправлять платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше. За
спиной слышала, как шелестели его брюки: намокли и стягивались с трудом, он
ругался сквозь зубы.
Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя за
выступы, а Яра снова обратила взор к очагу. Однако его спина, покрытая буграми
мышц, как-то снова оказалась перед ее глазами, и сейчас, когда эти мышцы
двигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как наконец кровь ее
разогрелась, прилила к щекам.
Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд. Еще
решит, что она бесстыжая. Томас пощупал камни, скривился, но лег, потом с
облегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул за голову, от чего
могучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых ногах исчезали,
испаряясь, капельки влаги.
Яра спросила настороженно:
— Ты собираешься спать на этих камнях?
— Нет, если ты придумаешь что-то лучше.
Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышь
смогла бы зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо в
бревнах, но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.
— А где лягу я?
— Ну... несмотря на твои объемы, мы можем кое-как
уместиться на этих камнях.
Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где в синих
глазах поблескивали насмешливые огоньки.
— Я не лягу с тобой!
— Как хочешь, — сказал он безучастно. — Хотя
костер скоро погаснет, а ночь холодная. Ты даже не прогрелась как следует. К
утру будешь кашлять кровью.
Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самом
деле холод не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом с
этим самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие,
осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от его могучего тела,
твердого, как будто вырезали из старого дуба и отполировали и покрыли лаком,
горячего, пахнущего зовущим мужским ароматом, ее сердце начинает стучать чаще,
а кровь переполняет вены, горячей тяжестью отзывается в низу живота!
— Дура, — сказал он устало, — У меня есть
дама сердца. У меня есть даже невеста! Настоящая благородная леди, которая
ждет.
Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушными
губами сказала глухо:
— Ну и что? Ты ведь мужчина.
— Я едва жив, поняла?.. Я устал, чтобы даже думать о
тебе как о женщине. А самое главное, в моих глазах ты совсем не женщина.
Рассерженная, она подошла ближе, избегая смотреть на него,
осторожно опустилась на край. Он со вздохом, выказывая терпение по отношению к
тупоголовой дуре, протянул руку и подгреб ее ближе. Ее голова оказалась на его
плече, он придерживал ее обеими руками. Его тело было горячим, и Яра напомнила
себе, что только для этого она и легла: сохранить тепло, ведь костер уже
угасает, и чем они ближе друг к другу, тем теплее.
Ее грудь упиралась ему в бок, а ноги касались его горячих
мускулистых ног, покрытых жесткими волосами. Запах мужчины обволакивал ее,
кровь бросилась к щекам, а уши запылали так, что он мог ощутить жар. Ее щека
чувствовала его плотную кожу. Обе руки она держала между ними, все-таки
какой-то барьер, но и там она чувствовала кончиками пальцем тугие волоски.
Костер уже догорел. От россыпи багровых углей вся избушка
была в темно-красном свете. Тени двигались, перескакивали со стены на стену,
тянули к ним угрожающе растопыренные лапы. Воздух был чуть теплый, но, если
сравнить с тем холодным ужасом за стенами, просто горячий. К тому же снаружи
доносилось то пугающее уханье филина, то чей-то жуткий крик, то треск, словно
медведь уже ломился в избушку.
— Ты спишь? — спросила она тихо.
— О Пресвятая Дева! Что ты хочешь?
— Да так... Спи.
Он недовольно хрюкнул, но глаза не открыл. Яра не двигалась,
чувствовала, что ее тело все еще напряжено до предела. Лицо Томаса было совсем
рядом, она всматривалась в него без помех. Он уже заснул, твердые складки у губ
слегка смягчились. Он не красавец, напомнила она себе настойчиво. Даже в спящем
слишком много силы, звериной мощи, готовности дать сдачи. Ресницы длинные, как
у женщины, но один шрам рассекает бровь, другой идет через левую скулу, а
третий, самый глубокий, портит щеку.
