— Так держать! — заревел хозяин страшно.
Оглянулся. — Эти разряженные свиньи, если и погонятся, то им легче поймать
дельфина в море!
— Здесь плавают дельфины? — удивился Томас.
Хозяин огрызнулся:
— Что, мы кроме этого пролива ничего не видели?
Томас с сомнением оглядел ветхое суденышко. Каким-то чудом
оно набрало скорость и неслось, как выпущенная рукой Яры стрела.
— Правда, плавали?
— Дерьмо плавает, — огрызнулся хозяин, добавил
высокомерно, — а моряки ходят! Можете, благородный сэр, сменить штаны —
опасность позади.
Глава 2
Томас швырнул щит и меч на палубу, там уже валялось в
беспорядке оружие, сам бросился поправлять парус. Моряки работали споро, мокрые
мускулистые спины блестели от брызг и от пота. Волны ходили тяжелые, мрачные,
но корабль несся уверенно. Томас, не будучи моряком, наконец понял, что если
одни корабли строят в расчете на перевоз через море целое войско крестоносцев
или стадо скота, другие для свирепых битв в открытом море, то этим торговцам с
мечами в руках для выживания нужны скорость и увертливость. Похоже, они их
получили.
Яра спросила внизу убитым голосом:
— Значит, все напрасно?
— Почему?
Он смотрел внимательно за ее лицом. Она покачала головой.
— Но если тебе не суждено принести чашу... то что
будет, когда ты ступишь на берег? Сгоришь в огне? А чаша исчезнет? Или мы
просто не доплывем, утонем раньше?
Он несколько мгновений следил за ее лицом. Яра явно убита горем.
Или прикидывается? Осторожно подбирая слова, сказал:
— Если пророчество велит принести чашу Иосифу
Аримафейскому, то ему и нести... Я положил чашу в его мешок.
Она смотрела неверяще, потом в глазах появился гневный
блеск, а щеки покраснели.
— И мне не сказал?
— А что особенного? — удивился Томас. — Мы
шли втроем, груз делили.
Их глаза встретились. Томасу стоило усилий не отвести глаза.
Злость сменилась гневом, она вспыхнула, набрала в грудь воздуха, чтобы сказать
что-то очень злое. Томас уже напрягся, готовый защищаться, оправдываться, но не
отступать, однако плечи Яры внезапно поникли. Ярость в глазах погасла, а голос
дрогнул от страдания:
— Понятно... ты мне все-таки не веришь.
— Ну, Яра, зачем же так грубо! Я ж молчу, не напоминаю,
что ты в какой-то тайной секте...
— Была!
— А где видно, что ты оттуда ушла?
— Я могу поклясться!
Томас развел руками.
— Яра... Я человек, который никогда не нарушает клятвы.
Но я могу поклясться в чем угодно перед сарацином, язычником или индуистом и с
чистой совестью ее нарушить. Или дать клятву благородному рыцарю, потом
отказаться с легкостью... ну, пусть с не такой уж легкостью, затем покаяться
войсковому капеллану. Он отпустит мне грех, разве что велит поставить лишнюю
свечку в часовне. Понимаешь?
Она спросила подавленно:
— Но разве нет нерушимых клятв?
— Есть, — ответил он с невеселой усмешкой, —
но такие клятвы дает себе сам человек. Их легче всего нарушать, но как раз они
бывают самыми нерушимыми.
Избегая ее взгляда, достал из мешка ломоть ржаного хлеба и
завернутое в пергамент сало. Есть еще не хотелось, просто надо было чем-то
занять себя, но когда нарезал ровные белые ломти и по тесной каюте поплыли
густые ароматы старого сала, выдержанного с солью и перцем, в желудке квакнуло,
а во рту появилась голодная слюна. На рыжеватых ломтях хлеба белое сало с
розовыми прожилками мяса и красными крапинками перца выглядело чересчур
соблазнительно. Как-то само собой получилось, что умял почти половину. Яра
беспокойно завозилась, затем, избегая смотреть на него, схватила ломоть и
вонзила белые зубы. Аромат свежего хлеба и старого сала стал одуряющим.
Когда остался последний кусок, их руки встретились. Оба
отдернули одновременно, уступая друг другу. Посмотрели наконец друг на друга. В
глазах Томаса было смущение. Яра рассмеялась:
— Я даже не думала, что проголодалась, как волк!
— Не сердись, — попросил он.
— Да ладно, — сказала она. — Ты прав. Я даже
не знаю, почему ты все-таки принял мою помощь. Ведь ты ждешь, что я могу тебя
зарезать сонного?
Томас несколько долгих мгновений смотрел в ее колдовские
лиловые глаза. Вдруг бесшабашно махнул рукой, Яра безошибочно узнала жест
калики.
— Авось, рука не подымется на такого молодого да
красивого... А зарежешь так зарежешь... Меня уже сто раз могли зарезать.
Ее глаза внезапно сузились.
— Тоже женщины?
— Нет, сарацины. Но тоже такие же злые и коварные.
Он говорил беспечно, но глаза оставались грустными. Яра
сказала сочувственно:
— Ты все еще... из-за пророчества?
Он огрызнулся:
— Ты все-таки ведьма! Знаешь, куда пырнуть ножом. В
свежую рану. Да, я знаю, что сам сэр Бог разделил мир на знатных и незнатных. У
него на небе тоже возле трона стоят Силы и Престолы, ниже на ступеньку —
херувимы, серафимы, еще ниже — архангелы, а в самом низу — ангелы, что-то вроде
челяди на побегушках. Знаю и радуюсь, что родился в замке благородным сэром, а
не в хижине простолюдина среди навоза... Но либо я урод среди своих... или это
калика на меня так подействовал, но я не понимаю, с какой стати какой-то знатный
дурак, дрянь и ничтожество, садится выше меня лишь потому, что его далекий
предок хорошо сражался при Ардах, заслужил титул от короля... пусть даже предок
был великим человеком, признаю. Но его праправнук, который лезет впереди меня,
ничтожество! Да, сэр Бог установил именно такой обычай. Но я верю, что когда-то
сэр Бог в своей великой мудрости решит награждать человека по его личным
заслугам, а не деяниям его далеких предков!
Яра спросила тихо:
— Ты все оправдываешься, что не взял мальчика?
Томас вспыхнул, хотел возразить, но внезапно сник,
признался:
— А хоть и так. Я жизнью рисковал, кровью полил всю
дорогу от Иерусалима до Британии!.. А мне говорят, ты, мол, простых кровей, а
этот — благородных. Ему и нести. Я ж не спорю, ежели это был бы сам Иосиф Аримафейский,
тот самый, который... А кстати, он что-нибудь достойного свершил, или ему лишь
повезло, что в его гробнице захоронили Христа? Ну ладно, это другой разговор. Я
понимаю, как человек становится знатным, но в моей простой рыцарской голове не
укладывается, как можно унаследовать знатность! Можно унаследовать землю,
замок, деньги, даже рост и ширину плечей, но знатность?
— Однако пророчество, — напомнила Яра. — Если
бы ты решился сам везти чашу, без мальчика, то ты выступил бы против самого
Божьего повеления!
