Томаса передернуло от отвращения. На этот богопротивный
камень для дьявольских жертвоприношений, наверняка человеческих, поставить
святую чашу?
Он остановился, немеющими пальцами взялся за мешок. Веревка
была затянута так туго, что едва не обломал ногти. Вокруг стукали головами,
заглядывали, сопели, дышали луком и мясом. Нетерпеливо вздыхали, подавали
советы.
Сэр Эдвин наконец сказал в нетерпении:
— Дай я развяжу!
Калика подал нож.
— На!.. Все равно не носить тебе чашу больше.
Томас с неудовольствием разрезал ремешок: жалко хорошую вещь
портить, служила всю дорогу. Все не отводили взоров, когда он запустил руку в
мешок, пошарил, будто ловил крупную улитку.
На миг Яре почудилось, что сейчас он вытащит пустую руку:
слишком странным было лицо Томаса. Но в следующее мгновение яркий блистающий
свет озарил его лицо!
Общий вздох изумления раздался под сводами Стоунхенджа.
Томас вскинул чашу — полыхающую чистым светом, настолько чистым, что даже
первый снег показался бы рядом с нею дегтем. Сумерки за кругом света стали
чернее самой черной ночи.
— Скажи что-нибудь, — попросил сэр Торвальд
хриплым от волнения голосом, — Это же великий миг!
— У англов есть будущее, — сказал сэр
Эдвин. — Скажи что-нибудь, Томас.
Томас беспомощно переступил с ноги на ногу. В их войске был
священник, мог говорить часами так, что даже старые воины заливались слезами и
шумно утирали сопли. Но сюда его не затащить, ведь Святой Грааль принес не в
храм святого Дункана, а в страшное место демонов...
— Да ладно, — сказал он досадливо, чувствуя
странную пустоту и жалость, словно бы без той горы, что давила на плечи, будет
чувствовать себя не человеком, а так, простолюдином. — Дело сделано, чего
еще?
Он начал опускать чашу на плиту, что призывно светилась
навстречу. Все глаза были прикованы к его руке, никто не заметил, как из-за
каменных колонн неслышно вышли темные фигуры с арбалетами. Они взяли Томаса на
прицел, а сзади появились еще четверо в плащах, капюшоны надвинуты на лоб.
— Не двигаться!
Голос был настолько властный, привыкший повелевать, в нем
было столько нечеловеческой мощи, что рука Томаса застыла в воздухе. Он
похолодел, смотрел беспомощно, как из тьмы в освещенный круг выходят четверо
незнакомцев. От них излучалась мощь, движения их были неторопливы, но исполнены
властности.
Оказавшись в кругу света, передний откинул капюшон. Он был
стар, худ, запавшие глаза смотрели в упор, бледные бескровные губы плотно
сжаты. Глубокие морщины, похожие на шрамы, избороздили лицо. Голос был силен,
не терпящим прекословия, но в нем теперь была и насмешка:
— Все-таки донесли!.. Правда, мы помогали изо всех сил.
Глава 13
Томас не нашелся, что ответить так сразу, он пристально
всматривался в четвертых, а калика выступил вперед, кивнул.
— Спасибо за деньги. Пригодились.
— Да и не только деньги... Вы получили кое-что еще.
— И это пригодилось, — ответил калика
кротко. — Ты и есть нынешний Глава Семи Тайных? Думай, что делаешь. Иначе
не долго тебе им быть.
Человек окинул его брезгливым взором, повернулся к Томасу.
Голос его был исполнен нечеловеческой мощи:
— Меня зовут Аслан Маздон. Я повелеваю силами, о
которых вы уже слышали. Теперь вы можете отдать мне чашу, а я обещаю не мстить
вам. Вы уже достаточно знаете о нас, чтобы поверить. Месть нам несвойственна,
как и бессмысленная жестокость. Мы вообще не любим убивать... без
необходимости.
Один из четверых резко сбросил капюшон. На Томаса глянуло
перекошенное яростью лицо короля. Губы тряслись, глаза вылезали из орбит.
— Целыми?.. Я оказал вам, проклятым колдунам, свое высочайшее
покровительство, я дал помощь... в ответ на услуги, а вы — отпустить? Да ни за
что! Он будет казнен страшной смертью! Я сам его убью! Он виновен в гибели
моего единственного сына!
Томас гордо выпрямился.
— Я на турнире дрался честно. А как дрался он, сейчас
отвечает уже в аду.
Маздон, глаза Тайных, поморщился.
— Здесь повелеваю я. Тебе мало, что мы сделали тебя
королем? И ты будешь королем до скончания твоих дней. А здоровье и долгую жизнь
тебе обеспечим.
Король трясся от ярости. Он хватался за меч, но его же
телохранители удержали его за руки, явно страшась больше Тайного, чем своего
владыку.
— Ага, — сказал Томас, — мы только
повернемся, как нас изрубят на куски!
— Ты можешь спросить своего друга в лохмотьях, —
предложил Маздон спокойно. — Он знает, что мы не любим тратить зря
человеческий материал. Ведь у нас нет злобы к вам, нет ненависти.
Томас смотрел исподлобья. Когда ненависть — понятно, а когда
у противника ее нет, то это еще страшнее. Словно бьется с горной лавиной,
ураганом или молнией, что бьет во все, что поднимает голову.
— Не ищи ветра в Стоунхендже, — сказал он
предостерегающе, — костей не соберешь!
А калика тихим печальным голосом, в котором чувствовалась
безмерная усталость, произнес:
— Отыди, прошу тебя. Отыди, и не сотворишь зла.
Маздон смотрел напряженно, глаза были острые.
— Несмотря на все твои личины, всю твою скрытность,
тебя раскусили. Я знаю, кто ты. Ты тот Великий Изгой, который не нашел себе
места в нашей цивилизации. Ты теперь вне ее... В старых архивах есть обрывки
воспоминаний о тебе, но только обрывки, их кто-то старательно уничтожал. Но
кое-что уже знаем. Ты опустился, посмотри на себя сам, ты начинал идти по одной
дороге, затем оставлял ее и шел по другой, и так вот уже много раз. Ты болен,
потому ты и сбежал, ибо мы искореняем любую болезнь.
Олег покачал головой.
— А ты безнадежен. Потому чашу я вам не отдам.
Маздон насторожился, а темные фигуры придвинулись так, что
свет заблестел на металлических частях арбалетов.
— Я слышал, хотя в это не очень верю, что ты был великим
магом. Но для магов в этом мире уже нет места, к тому же за века бродяжничества
ты растерял все умение мага, ибо в магии надо постоянно упражняться! Но самое
главное — твои принципы запрещают пользоваться магией!
Раздался общий вздох. Томас похолодел: проклятый враг знал
все о его друге, чьи рыцарские принципы запрещали вытаскивать из ножен
блистающее лезвие магии.
Олег сказал тихо:
— Принципы — святое дело. Но если понадобится, я в
состоянии ее применить.
Маздон с победным видом оскалил зубы.
— Ты в состоянии сделать многое: убить, ограбить,
предать, отравить... Но ты же этого не делаешь? Принципы культуры не позволяют?
