— Медные?
— Ну, сперва были медными! Когда только захватили
альпийские рудники, то освоили выплавку стали... Это наши предки заменили
римский дротик длинным копьем, они создали конницу, учили атаковать в строю,
управлять конем...
— А сами римляне не умели?
Олег с интересом смотрел на раскрасневшегося от возбуждения
рыцаря. Ладно, в изящной словесности не силен, историю не знает, но все, что
касается воинской науки, впитывает как губка.
— У римлян вообще не было конницы! В битве при Каррах
тяжелая конница моих предков наголову разгромила римскую армию, хотя тех было
пятьдесят тысяч отборных воинов, то есть втрое больше.
— Потому Рим и стал набирать вас на службу?
Томас отмахнулся с пренебрежением.
— Рим зажрался! Граждане уклонялись от воинской службы,
она казалась занятием тяжелым и малопочтенным. А у наших отцов все иначе!
Оружие — символ свободы. Быть при оружии — пользоваться почетом. Для любого
молодого англа быть на службе у славного вождя — предел мечтаний. А кто
самый-самый великий вождь? Конечно, владыка Римской империи. К нему массами
стекались молодые англы, саксы, алеманы, которых римляне называли просто
германцами. А те счастливы, что он берет на службу. Римский император тоже был
счастлив, и каждый — император и германский варвар — считал, что выгадал при
такой сделке. Столетиями лучшие воины шли на службу римскому императору! А
потом поступали на службу целыми племенами, народами!
Олег слушал молча, с некоторым удивлением. Томас удивлял,
внезапно превращаясь из лихого рубаки в человека, который хоть малость знал
прошлое и разбирался в причинах.
— Рим вообще, — говорил Томас горячо, —
продержался так долго только благодаря варварам! Без нас вся Римская империя
рассыпалась бы на столетия раньше. Но даже в последние дни, последние годы кто
выступал на защиту Рима? Римские граждане давно бросили оружие, никто не
защищал город, Отчизну. Но как только одно германское племя нападало на Рим,
другое тут же вставало на его защиту. Готу Алариху противостоял вандал
Стилихон, яростный защитник города. Вестготы верно сражались против Аттилы,
защищая Рим, а позднее лангобарды защищали Рим от остготов!
— Здорово! — воскликнул Олег с искренним
восхищением. — А кто был Катулл? Может быть, тоже помнишь?
Томас наморщил лоб.
— Кажется, командовал второй римской армией на Тибре...
А что?
— Да так, проверка слуха. И памяти. А Овидий, Гораций,
Вергилий?
— Гм... Гораций, помнится, герой, который защищал мост
за отступающими римлянами, сдерживая натиск врагов. Он еще велел разрушить мост
за своей спиной, пока удерживал целое войско. Он жертвовал собой... это была
красивая благородная гибель... Но двух других не припоминаю... Кто эти?
Олег отмахнулся.
— Не забивай голову.
Олег подстрелил молодого кабанчика, Томас умело соорудил вертел,
сам жарил, не допуская Яру. Не женское дело жарить мясо на углях, их удел —
сковороды. Настоящий мужчина побрезгает есть мясо, приготовленное на презренной
сковороде.
Олег собрал камни и выстлал из них широкое ложе на сырой
земле, которая к утру наверняка покроется инеем. Пока Ярослава занималась
конями, они с Томасом натащили сушин, разожгли добротный костер во всю длину
будущего ложа. Нагретые камни, с которых ветками смести пепел, сохраняют тепло
до утра. На них можно коротать даже длинную зимнюю ночь, а уж сейчас, в бабье
лето, не в тягость будет даже женщине.
Должно быть не в тягость, подумал Томас. Калика поленился
положить еще ряд, придется лишь спать навытяжку, либо цепляться друг за дружку,
чтобы не скатится на сырую и холодную землю.
После быстрого, но сытного ужина — кабанчика сожрали
молниеносно, будто он угодил не трем путешественникам, а в стаю голодных
волков, — калика смахнул остатки углей с камней, бросил на них мешки,
шкуры.
— Яра, ложись посредине.
— Может, я лучше с краю?
— Придет серенький волчок, схватит за твой нежный
бочок. С краю лягу я.
Он и лег первым, подмостил седло под голову, заснул сразу,
как упал с дерева. Яра легла вплотную сзади, прижалась щекой к его широкой
спине. Слышала, как гремел железом рыцарь, складывал доспехи вблизи костра. Она
ощутила его приближение по слабому запаху пота. Странно, он не казался
неприятным. Наоборот, в нем чувствовалось нечто надежное, успокаивающее...
Слышала, как он осторожно ложился на теплые камни,
сваливался с края, она, желая помочь, сильнее прижималась к калике, давала
место. Наконец рыцарь решился обхватить ее руками, она едва сама не предложила
это сделать, подгреб ее к себе, вернее, сам подгребся ближе. Она ощутила себя
странно защищенной в его руках, словно улитка втянулась в прочную раковину.
Замерев, слышала его горячее дыхание на своей шее. От него
пахло потом, кожей и железом, руки обхватывали ее чересчур бережно, словно она
была хрупкая, как яичная скорлупа. Она ждала когда его пальцы скользнут выше
или ниже, она знает, что сказать зарвавшемуся англу — подумаешь,
благородный! — но рыцарь лежал тихий, как мышь, не двигался, и Яра ощутила
странное сожаление, что он даже не пытался двинуть ладони к ее высокой груди.
Потом пришло блаженное тепло. Она сама не заметила, как
провалилась в счастливый блаженный сон.
Утром проснулись в густом тумане. Тот, как небесное молоко,
залил все, не видели далее ближних деревьев. Рассеивался медленно; пока жгли
костер, жарили мясо, разредился наполовину. Коней седлали все еще в тумане,
выехали осторожно, опасаясь не столько засады, сколько выступающих внезапно из
белой мглы веток с острыми сучьями.
Томас ехал беспечно, только глаза чуть посуровели. В тумане
могут подкрасться незаметно, но в нем же легко и уйти, самому зайти противнику
в затылок. У кого есть уши, тот слышит даже запах немытых тел, хриплое дыхание,
сопение.
— Погоди, — сказал Олег неохотно, — все-таки
это тебе не Лондон с его туманами.
Томас удивился:
— А ты откуда знаешь про наши туманы?
— Приходилось бывать.
— Где, прямо в Лондоне?
Олег покосился на юное лицо рыцаря, смолчал. Для Томаса на
том туманном и болотистом берегу всегда был Лондон, всегда был король. Как ему
сказать, что даже Темза текла там не всегда? А то, что было, совсем не было
Темзой?
Он слез с коня, бросив повод Томасу. Тот послушно поймал,
покосился на Яру. Заметила ли, что калика в своей рассеянности порой обращается
с ним, как с мальчиком-оруженосцем? Оскорбиться бы, одна только спасительная
мысль останавливает: а не прячется ли под личиной калики человек более благородного
происхождения, чем он, Томас Мальтон из Гисленда? У скифо-руссов тоже могут
быть свои герцоги, даже короли.
