— Да черт с нею, — процедил Томас. — Что
чаша, когда друг в беде...
Он начал подкрадываться ближе. Если швырнуть мешок так,
чтобы если и не шарахнуть врага по башке, то хотя бы попасть поближе...
Сзади раздался треск ветвей. Раздвигая кусты орешника, на
поляну выехал на огромном черном жеребце грузный воин. Тоже поперек себя шире,
с окладистой бородой, в кольчуге из таких крупных булатных колец, что походила
на рыбацкую сеть. Воин был в остроконечном шлеме, в богатырских рукавицах. На
правом локте висела на ремне булава чудовищных размеров.
Разбойник резко повернулся к нему. Свист стал оглушительным.
Всадник наклонил голову и прикрыл рукавицей лицо. Конь попятился. Всадник
проревел люто:
— Куды, волчья сыть? Свиста не слыхивал?
Он угрожающе взмахнул плетью. Конь попробовал остановиться,
еще четыре канавы вспороли землю. Всадник с бранью хлестнул коня плетью. Ремень
с вплетенными полосками свинца распороли бок животного. Конь заржал от боли,
прыгнул вперед.
Свист стал таким оглушительным, что Томас присел и зажал
уши. Конь остановился после прыжка, свист толкнул его назад, конь опустился на
круп. Богатырь, чувствуя, что вот-вот потерпит поражение, сорвал с руки булаву
и с оглушительной бранью, перекрывшей свист, швырнул ее в разбойника.
Булава как огромный валун понеслась через поляну. Томас
видел, как она начала замедлять движение, с трудом проламываясь сквозь стену
свиста, может быть, не долетела бы и упала на землю, но Соловей-разбойник не
выдержал, в последний момент метнулся в сторону. Свист на миг прервался.
Богатырь, опытный боец, знал, когда ковать железо. Сорвав с
руки окованную стальными полосками рукавицу, швырнул ее с такой силой, что
Томас услышал лишь шлепок, словно о стену ударило комом мокрой глины. Разбойник
свалился, как подкошенный, в воздухе мелькнули задранные лапти.
Богатырь соскочил тяжело, но проворно. Разбойник не успел
подхватиться, как тяжелое, как скала, колено прижало к земле:
— Опять буслайничаешь, волчья сыть?
Разбойник захрипел, выдавил с трудом:
— Так я ж чо?.. Жисть такая, волчья, беспросветная...
— У всех беспросветная, — прорычал
богатырь, — так в лес же не идут?
— Так они ж не живут, а так... Ты хоть маковки с
церквей посшибал, потешился, отвел душу!
Богатырь, прижал огромной ладонью шею так, что разбойник не
то что свистеть, едва дышал.
— Ладно, отвезу в Киев. Довольно тебе буянить.
— И...Илья, — прохрипел Разбойник, — мы ж не
первый раз схлестываемся... И в Киев ты меня уже... Только нет больше
Владимира... Дерьмо там, а не князья... А мы с тобой еще помним настоящих...
Богатырь сказал упрямо, но уже с меньшей уверенностью в
голосе:
— Разбойничать нельзя даже при плохих князьях...
— Илья!.. Если князю можно грабить народ, почему нельзя
мне?
Томас нахмурился, оглянулся на звук шагов. Калика неспешно
приблизился. Богатырь оглянулся. На Томаса внимания не обратил, мало ли их
возвращается через Русь после похода на Восток, что они там назабывали, дурни
меднолобые, но при виде калики глаза расширились.
— Ты?
— Какой ты невежа, — мягко укорил калика. —
Это вместо здравствуй?
Илья ответил, нахмурившись:
— На заставе богатырской вежеству не учат. Я не
просиживал задницу на пирах Владимира!
— И я не просиживал, — ответил Олег негромко.
Он поднял мешок, отряхнул.
— Ну, сэр Томас? Поехали дальше?
Затрещали кусты — Яра вела под уздцы коней. Лицо ее было
надменное, без тени прежнего испуга.
Разбойник под коленом богатыря уже едва шевелил
конечностями. Багровая рожа вот-вот лопнет, глаза вылезали на лоб.
— Эй... ты кто?.. Из настоящих? Замолвил бы словечко
перед этим зверем. Он, когда трезвый, мил-человек, но вчера, видать, ему два
туза выпало...
— Замолчи, волчья сыть!
— Грубый ты, Илюша, — сказал Разбойник
печально. — И коня, и такого замечательного человека, как я, кличешь
одинаково. У тебя других слов нету, да?
Томас ступил в стремя, зло покосился на русского богатыря. В
самом деле, разве можно и подлого разбойника и благородного коня звать
одинаково?
Олег был уже в седле. Обернулся.
— Быстро ты из Царьграда. Как там?
— Долго ли умеючи, — буркнул Илья Муромец.
— Умеючи — долго, — возразил Олег с легкой
насмешкой.
Томас не понял, почему богатырь засопел и зыркнул зло, явно
где-то попал впросак на глазах калики, но Разбойник сказал с обидой:
— Ты иди себе, иди! Мы с Илюшей поссоримся, мы и
помиримся!.. Правда, Илюшенька? А то ходют тут всякие, а потом вещи пропадают.
Внезапно глаза Олега изумленно расширились. Томас поспешно
оглянулся. Из-за дерева в блестящем доспехе, в шлеме, с легкой саблей и
кинжалом на поясе, за плечами виднелся лук в дорогом чехле. Еще и оглядывалась
сожалеюще: на дереве оружия оставалось на добрую дружину.
Богатырь тяжело поднялся, вернулся к чудовищному жеребцу.
Разбойник тащился следом, в чем-то убеждал. Богатырь огрызался коротко и зло.
Увидев в просвете между ветками отъезжающих путников, Разбойник заорал:
— Эй, калика!.. А ты хто?... Ты, случаем, не из нашей
породы? Не из старых?
Сопляк, подумал Олег брезгливо. Увидел бы ты настоящих
старых, портки бы пришлось менять.
Кони осторожно ступали через покрытые мхом валежины. Калика
был по обыкновению задумчив, с женщиной Томас разговаривать не желал: курица не
птица, сиди и сопи в тряпочку, куда конь с копытом, туда и рак с клешней, то да
се, еще подумает, что они равны. Наконец не утерпел:
— Святой калика!
— Ну?
— Мне почему-то кажется, — сказал Томас
осторожно, — что не в первый раз они схлестываются.
Олег усмехнулся, смолчал. Томас смотрел подозрительно.
— Что?
— Да случай вспомнил...
— Про Муромца?
— И его свистуна...
— Расскажи!
— Ну, разве чтобы дорогу скрасить. Как-то идет Муромец
по лесу, глядь — этот Соловей-разбойник распластался на дороге. Побитый весь,
скула сворочена, сопли кровавые... Двух слов связать не может, губы, как
оладьи, распухли. «Какой же Ирод тебя так!» возопил Муромец жалостливо.
Подобрал побыстрее, уложил в тени под деревом, перевязал ушибы, травы целебные
приложил... Поесть принес. Пожелал выздоравливать, пошел себе. Глядь, раненый
Змей лежит. Крыло ломано, челюсть сворочена, еле дышит. Заохал Муромец,
подобрал Змея, отнес к дубу, где Соловей-разбойник. Перевязал раны и Змею,
накормил, напоил... Когда ушел наконец, Змей и говорит Соловью со вздохом:
«Добрый наш Илюшка, когда трезвый. А как выпьет, то сразу: не так свистишь, не
так летаешь...»
