— Так то замок! Сам хозяин на ходу что-то изменит. А
это Орден. Сколько ему лет? Год-два?
Глаза калики были страдальческими.
— А если от начал... прошли не годы... а тысячи лет?
В деревянной бадье, связанных, их опустили на дно каменной
впадины. Стены отвесные, как сразу отметил Томас с горечью. Невольники,
изможденные, кожа да кости, едва ворочают тяжеленные глыбы, с усилием поднимают
кирки. Долго здесь не выжить...
Надсмотрщик, поперек себя шире, злой и хмурый детина,
развязал их, прорычал:
— Здесь мое слово — закон!.. Первое нарушение — выпорю.
Второе — прикую на ночь. Третье — забью насмерть. Все ясно?
Томас угрюмо кивнул, а Олег сказал радостным голосом:
— Наконец-то!.. А я уж думал, нигде не отыщем каменоломню.
От самого Иерусалима искали!.. Все лес да лес, иногда — степь...
Надсмотрщик смотрел подозрительно.
— Бывал уже?
— А как же, — ответил Олег гордо. — Я лучший
откалыватель глыб. А этот бугай, что при мне, как муравей таскает их наверх! По
три штуки сразу.
У надсмотрщика складки на лбу двигались, слышно было, как
внутри черепа что-то скрипело. Наконец он неуверенно махнул рукой.
— Тут легче... Таскать нужно только до бадьи. Без вас
подымут. И вообще вылезать не надо. Тут все ночуют.
Кивком отправил их к стене, где ломали камень трое рабов, Те
встретили новых изумленными взглядами. Впервые свирепый надсмотрщик не проводил
новичков ударами хлыста!
Олег привычно взялся за деревянные клинья, бадья с водой
стояла поблизости. Голос калики был задумчивым:
— Не знаю, сэр Томас...
— Что еще? — спросил Томас подозрительно.
— Стоило ли уезжать от барона Оцета? Та же ломка
камня... А предаваться размышлениям можно везде.
Томас подскочил, глаза были затравленными.
— Сэр калика, я простой благородный рыцарь. Твои изгаляния
мне не понять. Ты сразу говори, когда шутишь, а когда мне надо сперва сесть, а
потом слушать.
— Шучу? — удивился калика. — Да, здесь самое
место для шуток. И шутников с плетками полно.
Весь день Томас, весь покрытый потом, несмотря на холодный
день, а сверху еще и серой каменной пылью, так что был похож на человека из
камня, мрачно ворочал глыбы, затаскивал их на поддоны. Те поднимали наверх, а
Томас отправлялся за другой глыбой.
Он работал один там, где другие суетились по трое-четверо, и
надсмотрщик посматривал одобрительно, плетью не порол, разве что перед обедом
огрел пару раз, да и то лишь чтобы напомнить, что плеть — вот она, если что не
так, если забудется...
Олег откалывал глыбы. Надсмотрщик и даже розмысл сразу
признали за ним умение и даже чувство камня, когда по едва уловимым напряжениям
человек может сказать, как лучше колоть — вдоль или поперек,
по какой жиле расщепится, а какую не заденет.
Томас, улучив момент, приблизился, шепнул:
— Ну как?
— Что? — удивился калика.
— Придумал, как выбраться?
Брови калики взлетели еще выше.
— А что, будем выбираться?.. Я только-только вроде бы
начал нащупывать путь к праведной и чистой жизни... Надо только не есть мяса и
молока, отказаться от растительной пищи, а также не есть мучного...
— Сэр калика!
— А на рыбу и все, что плавает, даже не смотреть... Эх,
сэр рыцарь... Здесь нет мирской суеты, никто не мешает предаваться высоким
мыслям. Ни тебе продажных девок, ни сладкого вина, ни жареного мяса... с
луком... перцем... нашпигованного орехами...
Томас шумно сглотнул слюну.
— Сэр калика!..
Олег почесал голову.
— Впрочем, мне кажется, этот путь к истинно праведной
жизни уже кто-то пробовал... Я даже могилку его видел. Не пути, а пророка
пути... Да и путь был похоронен с ним, ты прав. Ладно, в самом деле хочешь
выбраться?
Томас заскрипел зубами.
— А ты... ты уже не хочешь? Хоть убей меня, хоть
растопчи, хоть размажь по стенам — не пойму вас, славян. То тебе не по нраву,
что зовут рабом божьим, гордость у него, видите ли, играет, как конь на молодой
траве, а то готов горбатиться в рабах паршивого местного князька.
Калика удивился:
— Так это ж не я горбатюсь!
— А кто? Ты сам-то где?
— Всего лишь моя бренная оболочка. Плоть, так сказать.
— Ах, плоть, — процедил Томас, едва не взревев от
душившей ярости. — А сам ты где?
— А сам я мыслею растекаше по древам и миру...
возлеташе душой по белу свету. В глубоком рассуждении, как обустроить Русь...
Плеть свистнула в воздухе, Томас вздрогнул от свирепого
удара. Кожа лопнула, алые капли крови упали на землю, сразу свернулись в пыли
серыми комочками. Надсмотрщик взревел, а Томас поспешно подхватил глыбу,
потащил,
покатил, спеша заполнить поддоны. Он англ, напомнил себе. Не
его дело вмешиваться во внутренние дела других стран. Никто не спорит, как
обустроить Британию. Сама как-то обустраивается.
Ладно, сказал он себе люто. Когда выберемся, а выберемся
обязательно, он нещадно отомстит. Люто отомстит! Всю дорогу будет рассказывать
о славных рыцарских турнирах, прекрасных дамах, молодецких ударах, а то и вовсе
расскажет свою родословную, затем родословную барона Шпака, а она у него
длиннее, чем язык его жены, а потом, если калика еще будет жив, начнет
перечислять всех родственников Крижаны...
Ночью, когда невольники спали, Томас подполз к калике.
— Ну что, придумал, как выбраться?
Сам еще раз оглядел отвесные стены, костры наверху,
блестящие острия копий стражников. Те сидят возле края, пьют, хохочут, швыряют
вниз обглоданные кости. Лестницы подняты, веревки тоже. Стражи следят, чтобы у
рабов не было лишнего клочка ткани. Умелый всегда может попытаться сплести
веревку, а терять рабов даже убитыми в назидание жалко.
Калика лежал на спине, смотрел на темное звездное небо.
Когда заговорил, голос был мечтательным:
— Вранье это все...
— Что вранье?
— Что ангелы небесные прибивали серебряными гвоздиками
небо. Хоть тебе и неприятно слышать, но небо было все-таки раньше, чем пришел
Христос... А старых богов с приходом любой новой веры — сколько их было! —
принято объявлять демонами. Но и объявить, что небо создали демоны, тоже не
хочется... Верно?
Томас прорычал:
— Сэр калика... Приедем в Британию, я тебя сведу с
умниками, что ночи напролет спорят, сколько ангелов помещается на острие иглы,
был ли у Адама пуп...
