— Не можешь, — подтвердил Олег. — Это только
сами иудеи наверняка скажут, не замутила ли их чистопородную линию кровь
какого-нибудь англа или же, упаси боже, сакса. Они все грамотные, им религия
велит, а вот ты, который пальцев на руке не сочтешь, не сможешь.
— Тогда я, выходит, не иудей?
— Не чистокровный. Но пану Кичинскому все одно, одна
капля в тебе их крови или ведро.
— Гм, он оскорбляет всех неевреев, придавая такое
значение одной их капле. Может быть, он сам иудей?
— Скажи ему, — предложил Олег.
Томас подергался в цепях.
— Сэр калика, я ж не сомневаюсь в твоей храбрости. Я
думаю, ты захочешь это доказать, сказав ему в глаза самому.
— Зачем доказывать, — удивился калика, — если
ты не сомневаешься?
Палач закончил затягивать последний узел, когда дверь с
грохотом распахнулась. Кичинский явился в сопровождении мрачных молодых
стражей. Они были в черном, угрюмые и злые. Оружием обвешались с головы до ног,
чтобы за версту было видно, что они молодые и не шибко опытные. Если их
захватить, подумал Томас невольно, целый отряд можно вооружить, еще и
останется.
Глядя с удовлетворением, как разжигают огонь в жаровне, пан
Кичинский сам перемешал угли. Его лицо, освещенное снизу багровым светом,
выглядело не просто жестоким, а мордой дикого зверя.
— Сейчас вы мне все расскажете, — пообещал он
зловеще, — будете рассказывать наперебой... Будете умолять выслушать...
Томас с усилием повернул голову.
— Сэр калика... Какой сегодня день?
— Понедельник, а что?
— О Господи... Тяжко начинается неделя.
— Ерунда, — прохрипел Олег. — Все наши
несчастья начались с того дня, когда ты, дурень, взял с собой эту женщину...
— Сэр калика... Христианин должен прощать своих врагов.
— Ну, разве что зарубив сперва.
— Я не смог бы зарубить женщину, даже так подло
предавшую нас.
— Еще бы, — сказал Олег саркастически. — С
такими лиловыми глазами и таким странным именем!
Палач подошел к пленникам с расплавленным железом. Пан
Кичинский, насторожившись, спросил:
— С какими-такими странными?
— Тварь с лиловыми глазами? Ее звали Яра, я хотел бы,
чтобы она и тебе встретилась!
Кичинский смотрел на него с нехорошей улыбкой.
— Я бы тоже хотел... Эй, позвать сюда вещуна! Или
вещунью.
Страж выскочил опрометью, вскоре вернулся с неопрятной
старухой. Она тряслась всем телом, ее вели под руки. Палач тем временем
приложил железо к груди Олега. Тот стиснул зубы, зашипело, по всему подвалу
пошел запах жареного мяса.
Кичинский обернулся.
— Погодь, я не хочу ничего пропустить. Эй, ведьма,
поищи-ка мою племянницу. Не найдешь — кожу сдеру и на барабан натяну!
Старуха начала бормотать, двигать в воздухе руками. Возникло
серое облачко, к нему двигались смутные тени. Кичинский от нетерпения начал
притоптывать, сопел зло. Донесся слабый свист, словно они стояли на высокой
башне. Кичинский вскинул руку, все замерли, почти перестали дышать. Едва
слышный голос сказал досадливо прямо из воздуха:
— Это ты, старая Ива... Что ты хочешь на этот раз?
Кичинский сказал торопливо:
— Яра, дорогая! Это я, твой любящий дядя...
— Дядя, мне очень некогда, — произнес голос, в
котором Томас с бьющимся сердцем узнал голос спасенной им, а теперь уже
выяснилось, что и не спасенной, женщины.
— Яра, — сказал он умоляюще, — ты обещала
навестить меня, но вот уже пять лет...
— Дядя, я не смогу появиться у тебя еще столько же. Я
очень занята.
Кичинский сказал печально:
— Столько же... Это значит, что вообще меня не увидишь.
А у меня нет наследника, все готовил для тебя...
Томас повернул голову к калике, тот скривил губы, кивнул,
мол, оказывается, еще в хорошее время попали сюда, Хуже, когда эта зверюка с
лиловыми глазами была бы хозяйкой. Дай тебе бог здоровья, лютый князь-разбойник.
— Дядя, мне некогда...
Ее голос стал отдаляться, облачко рассеивалось в спертом
воздухе. Старуху еле держали, она тряслась и пыталась опуститься на пол.
Кичинский сказал потерянно, извиняющимся тоном:
— Да я что, я не хотел тебя тревожить... Знаю, ты избегаешь
меня... Эти двое бродяг растревожили душу...
В мертвой тишине донесся слабый возглас, затем едва слышное:
— Двое?.. Они кто?..
— Один — калика, другой — куча железа...
Томас изо всех сил напрягал слух, но, как и князь, ничего не
слышал. Старуху трясло, воздух на месте облачка чуть посерел. Кичинский заорал:
— Яра? Говори еще!
Голос был едва слышен, но в нем Томас различил ликование:
— Дядя! Я так давно тебя не видела!.. Почему-то я так
соскучилась... Я сегодня же...
Старуха рухнула без памяти. Голос прервался, облачко
растаяло без следа. Стражи смотрели на пана Кичинского остолбенело. Тот
медленно повернулся к пленникам. Глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла до
колен.
— Не знаю... Не знаю, кто вы и что вы есть... но если
моя любимая племянница... прибудет ко мне... то... Эй, стража! Расковать,
одеть, искупать, накормить, напоить, пятки почесать. Нет, сперва искупать,
потом обедать... Для меня нет дороже гостей, чем те, ради которых Яра готова
приехать навестить своего старого дядю.
Глава 2
Прямо в пыточном подвале с них сбили железо. В баню повели
под руки, как почетных гостей, но вооруженных стражей стало втрое больше. По
дороге им то и дело встречались арбалетчики, чьи механические луки уже были
натянуты. Они провожали взглядами, словно выбирали места, куда всадить железные
стрелы.
Томас прошептал калике:
— Не думал, что так повернется. Что скажем ей?
— "Скажем"... — передразнил Олег. —
А если не придет?
Томас вздрогнул, представив, что сделает с ними разъяренный
князь.
— Не думал, что эту предательницу... эту... эту... буду
ждать с таким нетерпением!
Когда их, распаренных и натертых по-восточному душистыми
маслами, вынули из бани, был поздний вечер. Под стражей привели в главные
покои, где пан Кичинский в честь дорогих гостей устроил пир.
Пир был по-славянски безалаберен и по-русски обилен
чрезмерно. Огромные дубовые столы ломились от яств, напитков и фруктов. Кроме
Кичинского были еще дюжины две крепких кряжистых мужиков, больше похожих на
дровосеков, чем на воинов, но Томас по их нарочито ленивым движениям, взглядам
угадывал медвежью силу и опытность профессиональных ратников.
