Отец не простил бы мне. Он бы не ограничился обещанием не выходить из комнаты.
Я не видела Эрнана все эти дни, он не приходил.
И даже Флир не приходила ко мне тоже, оставалось только гадать почему. Я видела ее несколько раз с балкона, издалека. Как-то раз, ранним утром, я даже не думала, что Флир так рано встает… она сидела внизу, напротив моего окна, словно специально ждала, когда я выйду. Увидев меня, Флир чуть откинула голову назад и улыбнулась так… Победно? Довольно и сладко, словно кошка. Мне показалось даже… Нет, мне просто показалось. Ведь Флир такая всегда. Это ничего не значит. Ну, что я видела, в самом деле?
И все же я постоянно думала об этом. О ней, об Эрнане. Что, если…
И о себе. О том, что нас ждет. О том, что я сама чувствую. И что сама хочу, на самом деле.
О всей этой правде, что свалилась на меня.
Как я жила все эти годы?
Я сходила с ума.
Я сидела на балконе, глядя на море.
Я читала книжки. Я вышивала узоры шелком.
Словно во сне.
* * *
Со дня похорон прошло сорок дней.
День мертвых.
Я не выходила еще из своей комнаты, но сегодня поняла, что пришло время. Я имею право, хоть ненадолго. Нужно сходить в часовню.
Утренняя часовня посвящена Небесной Матери, дарующей жизнь, всегда залита светом. Ее высокие стрельчатые окна выходят на восток, на восход солнца. Со стороны моря и Небесного Чертога.
Вечерняя часовня выходит на закат. Окно здесь маленькое, узкое, высоко под потолком. Всегда горят свечи. Часовня Темного, хранителя царства мертвых.
Маленькие фигурки стоят в нишах по стенам, я знаю их всех – мои предки. Короли Таррена. Королевы. Мой дед Йестин, я никогда не видела его, говорят, он был великим и мудрым королем. Майлог – мой отец. Он завоевал полмира, многие ненавидели его, многие говорили, что он слишком увлекся войнами и совсем забыл о том, что творится у него дома. Мне сложно об этом судить. Его фигурку уже вырезали из мрамора, скульптор постарался… отец смотрел на меня, как живой. Осуждающе.
Энит – моя мать. Она умерла, когда мне не было и года. Я совсем не помню ее. Лишь иногда, сквозь сон, мне кажется, словно я слышу ее голос, словно она поет колыбельную мне. Такая красивая.
Оуэн – мой брат. Здесь он даже взрослее, чем был. Оуэну было двенадцать, он был веселым курносым мальчишкой, а здесь выглядел серьезным и статным юношей. Он мог бы стать таким. Он был моим любимым братом, это с ним мы бегали купаться в море и лазили по скалам, скакали верхом и стреляли из арбалета. Отец не одобрял этих игр, часто наказывал, но пока Оуэн был жив – удержать меня от мальчишеских забав было сложно. Потом – как рукой сняло, стало не с кем. Да и незачем стало, все потеряло смысл.
А тогда – он, я и Нарин. Это вышло само собой. Сначала Нарин седлал нам лошадей, потом начал ездить вместе с нами. Нарин был старше Оуэна, выше и сильнее, но Оуэн старался ни в чем не уступать. Ему нравилось это соперничество, он не боялся проигрывать, хоть всегда рвался победить, изо всех сил. Да и с Нарином, в отличие от Хаддина, это всегда было лишь весельем и детской игрой. Не всерьез. Они играли в рыцарей, дрались на деревянных мечах и прыгали в море со скалы.
Они были друзьями.
И я никогда не могла поверить, что Нарин мог Оуэна убить. Только если это случайность. Если это…
Хаддин соперничества терпеть не мог. Он никогда не бегал с нами по полям, он говорил, что уже слишком взрослый и это не для него. Что мы ведем себя недостойно. Он бесился, если проигрывал. Думаю, он ревновал… нам с Оуэном было веселее без него.
Я как-то слышала, отец сказал, что хотел бы сделать Оуэна наследником, младший сын лучше подходит на эту роль. Не знаю, слышал ли это Хаддин…
Как бы там ни было, Хаддин тоже был мне братом. Единственным, кто остался со мной.
Я любила его. Я знала, что он далеко не идеален, что он вспыльчив и временами жесток, но у меня больше никого не было. Никого из родных. Ко мне он был добр. С того самого дня, как умер Оуэн, Хаддин сильно изменился, иногда мне казалось, он пытается заменить собой потерянного брата. Не знаю…
Три последние фигурки: Хаддин, Маргед и Гаран – вырезаны из дерева. Довольно грубо, без особого портретного сходства. Их сделали в день похорон. Скоро дерево должны заменить на камень.
Гаран… деревянная фигурка стоит на тонких ножках, такой же человечек, как и взрослые, только маленький. Он не успел научиться ходить, он ничего не успел. Я помню, как брала его на руки, помню его большие голубые глазки и пушок на голове. Каким бы он вырос? Похожим на отца?
Я принесла ему меда и молока. Поставила на жертвенник.
Для остальных – вино и хлеб. Как подобает.
Я помолюсь, чтобы их души во тьме обрели покой.
Огонь свечей дрогнул.
Я обернулась.
– Прости, Тиль, я не хотел мешать, – тихо сказал он.
Эрнан.
– Выйди, пожалуйста, – попросила я. – Тебе не стоит сюда заходить.
– Хорошо.
Он вышел за порог. Остался там. Он тихо стоял и ждал, пока я закончу.
И только потом…
– Я не должна была выходить из комнаты, да? – спросила я.
– Нет, – сказал он. – Ты можешь выходить, если захочешь. Я пришел сказать о другом. Я… Я виноват перед тобой, Тиль. Это моя вина, что все вышло так.
– Ты виноват перед ними, а не передо мной, – сказала я.
Он поджал губы, кивнул. Мне все казалось, он хочет сказать что-то еще, что-то важное, но то ли не находит слов, то ли не может решиться.
Что мне его слова?
Уже ничего не исправить.
Разве маленький Гаран был в чем-то виноват?
– Скажи мне, – я смотрела прямо ему в глаза. – Скажи, Гаран не мучился? Ты убил его быстро? Ты сам убил его?
Я видела, как лицо его разом побелело. Совсем. Но он шагнул ко мне и сейчас стоял так близко-близко, чуть склонившись.
– Ты должна знать, Тиль, – сказал совсем тихо, едва слышно, одними губами. – Тот мальчик, который сгорел на костре, умер под обломками дома вместе со своей матерью, когда мы брали город.
Он смотрел мне в глаза… Прямо в глаза, не отрываясь. Словно надеясь взглядом передать больше, чем словами.
Я…
– Мальчик? – шепнула я, поняла, что тоже не могу громко. – Ты хочешь сказать…
– Нет, Тиль, – тихо, но очень жестко сказал он. – Я не могу тебе ничего больше сказать. От этого зависит даже не моя жизнь. Не нужно ничего говорить.
Тот мальчик. Не Гаран? Ведь именно это он пытается сказать.
Это правда? Я так хотела в это поверить.
