Представьте себе Вселенную, отвечает отец, как будто это слой пены в ванне, только без ванны. Великий первобытный взрыв породил эту пену, и теперь там высоко каждую секунду взрываются и рождаются тысячи звезд, и то же самое происходит и внутри этого стержня, только среди атомов.
И нам ничего не будет от этих взрывов, спрашивает Берти, и лицо у него становится такое, какое бывает, когда он не хочет оставаться один ночью в своей комнате.
Да ты хоть представляешь, какой он крошечный, этот атом, ты, дурачок, спрашиваю я.
Эти взрывы можно усилить, отвечает отец, и даже запереть внутри бомбы страшной разрушительной силы.
А мы построим такую бомбу, спрашивает Берти.
Мы предприниматели, напоминает отец, а не правительство одного из этих так называемых бандитских государств, представляющих для всех опасность.
Отец достает из шкафа серебристый кофр и открывает его, внутри кофр выстлан пенопластом. Отец укладывает туда нашу находку и запирает на замок.
На другое утро отец сумел продать новый товар по лучшей цене, поэтому мать надевает свое синее георгиновое платье, сегодня на обед спагетти с лангустами. Отец целует мать в губы и называет своим самым большим сокровищем. Мать, однако, отворачивается, и отец объясняет ей, что на космической электростанции нет больше никакой опасности, там не действует больше ни один механизм. А у нас, в конце концов, есть измерительные приборы. Итак, мы отправляемся в Большой город, в ресторан «Новая Зеландия», который на самом деле зовется «Редвицхаус», едем, даже несмотря на то что мать не в настроении.
Лангусты свежие, интересуется Берти у господина официанта, который провожает нас к столику в углу зала. Стол уже накрыт, приборы блещут, бокалы сверкают, никогда таких не видела.
Нам каждое утро доставляют свежих, отчитывается официант.
Лангусты надо есть совсем свежими, сообщает Берти.
Мать молча и безо всякого восторга ковыряет вилкой лангуста на тарелке, а отец заказывает панна-котту с бананами.
Панна-котта что, невкусная, удивляется Берти, когда мать сразу отказывается от своей порции. Брат пробует десерт и кривится. Отец смеется.
Лучшее из лучших, говорит отец и доедает панна-котту из тарелки Берти. Тебе как, спрашивает он меня.
Вкуснее вкусного, отвечаю я и доедаю свою порцию.
Мать молчит всю дорогу домой. Берти приходит на кухню с огромной сумкой, которую едва волочит. Это он собрал для Новой Зеландии: зимнюю одежду, летний гардероб, но главное – набор необходимых вещей. Гамак, прибор для ловли золотых жуков. Берти называет жуков «вибрирующий гудящий приборчик в траве», взвешивает их на ладони, прикладывает к щеке и отпускает в небо, жуки урчат и улетают.
Мы долго еще сидим за столом, над нами качается лампа, как будто мы плывем на корабле в Новую Зеландию. Отец рассказывает нашу любимую историю: как мы появились на свет, как отец и мать были счастливы, потому что долго ждали нас. И теперь отец и мать снова близки, сидят рядом, держатся за руки. Мать обнимает Берти и гладит его по волосам. И целует его в макушку.
Ночью я пишу родителям и Берти официальное письмо. Я буду скучать, а они будут приезжать ко мне в гости в маленький деревянный дом за Вогезами, среди полей и лесов. И если им там, за Вогезами, понравится, то пусть вообще остаются у меня. Убираю письмо в ящик стола. Инвентарные тетрадки заворачиваю в алюминиевую фольгу и прячу туда же, для Берти. Пусть вспоминает меня добрым словом. Через два дня я все это выну из ящика и оставлю для них на кухонном столе.
Взрывы слышны, уже когда мы на другую ночь переезжаем через Рейн. Грохочет так, как будто Вогезы рушатся. Но на самом деле все гораздо хуже. Это мне подсказывает мое профессиональное чутье: дело дрянь. И когда мы въезжаем через перекошенные ворота, когда перед нами в темноте вырастают тени двух рукотворных вулканов, у меня внутри все сжимается, я нутром чую: быть беде. Как раз там впереди планета сотрясается от взрывов, там сверкают вспышки и встают огромные тени, вырастают одна над другой, как деды возвышаются над внуками. И вот пожалуйста, вот уже и в свете фар нашего «мерседеса» возникает эта белая на четырех колесах башня, торчит, как скала.
Отец паркует машину за деревьями, мы выходим и, прячась за кустами, двигаемся по направлению к трем фигурам. Они стоят группой, и один другому светит в лицо карманным фонарем. У всех троих – очки, как у летчиков. Уже пошло дело, слышится голос одного из троих. А другой спрашивает: что, долбанем еще раз?
Совсем сдурели?! Это орет Кёберляйн-отец, подходя к троим сбоку и отвешивая одному из них звонкий подзатыльник.
Приходится взрывать, иначе не пробраться, отвечает один из сыновей.
Простите, господин Кёберляйн, подает голос тот, кому досталась оплеуха, и голос у него и вправду звучит виновато.
Пошли, приказывает старший Кёберляйн, надо найти проход. От вас один хаос и никакого толку.
Они никогда не найдут единственного настоящего прохода, шепчет Берти.
Четыре фигуры с фонарями и с ними два Кёберляйна ныряют в черную дыру в стене ангара 3 нашей великой электростанции.
Во вселенной воцаряется тишина.
Взорвать бы их вместе с их башней, произносит Берти.
У нас связаны руки, отвечает отец и ложится в кустах на живот. Когда-нибудь и Кёберляйны сдадутся, откликается Берти и опускается на землю рядом с отцом. Они весь ангар порушат своим динамитом, их самих же там и завалит.
Лежим, ждем. Небо уже светлеет, птицы просыпаются, а Кёберляйны куда-то пропали. В ангаре что-то стучит и хлопает, еще раз один взрыв сотрясает весь мир, но совсем не так, как прежде, и вспышек больше не видно, и тени не вырастают над нами. Самым мудрым решением было бы обождать несколько дней, говорит отец. Кёберляйнов надолго не хватит, скоро выдохнутся, обломают на этой электростанции все свои зубы. И вот тогда вернемся мы и настанет день великого погружения для Специального.
Давайте еще немного подождем, уговариваю я.
Идиоты, выкрикивает Берти в сторону электростанции.
Нечего ждать, поехали, отвечает отец и встает.
Ни за что, кричит Берти. И вот он уже вскочил и исчез в кустах, только ветки захрустели. Один прыжок, и он уже у входа в ангар, исчез в дыре, тишина.
Недобрый знак, замечает отец, оставайся здесь. И следует за Берти. Но разве я могу бросить своих! Никогда! И я, вытянув вперед руки, продираюсь сквозь кусты, а они шлепают меня ветками по щекам.
В ангаре полный хаос. Отец обшаривает светом фонаря стены. Динамит Кёберляйнов разнес все в клочья. Обломки, куски, как выбитые зубы, валяются на земле. Берти! Отец зовет брата. Из разорванной трубы выстреливает струя пара, мы еле успеваем отскочить в сторону. Глухой гул из глубины, из-под обломков. Вода достает до щиколотки. Следую за отцом. Ноги мокрые, холодно. Из глубочайших подвалов истории в нос ударяет вонь. Эй, я не крыса, нечего меня травить!
