Длинноносый Тимо глядит на меня, потом встает и бросает в поле полную горсть земли. Ты просто не хочешь идти со мной, говорит Тимо, и мрачнеет и смотрит на меня злобно. Поворачивается и уходит в поле. Я бы окликнула его, я бы побежала за ним, но не окликаю и только смотрю ему вслед, пока он не скрывается в кустарнике.
Несколько дней я жду его и сижу на скамейке возле «Эдеки», он не приходит. Сердится. И долго еще будет сердиться.
А отец все не встает, не выходит из своей комнаты, его мучают головные боли и ни на минуту не отпускают. Не выходит к столу, хотя мать готовит свою лучшую лазанью. Иногда он медленно передвигается по дому, подолгу останавливается, тяжело дыша, и снова возвращается в кровать отдохнуть. Сколько же нам на это смотреть?
Надо работать, говорю я, стоя в дверях спальни, ты же предприниматель.
Я устал, отвечает отец, отпуск.
Что еще за отпуск?
Мне надо отдохнуть, отвечает отец. Я завязываю с предпринимательской деятельностью. А ты отправляешься в школу.
Не пойду в школу!
Шторы задернуты, отец не желает пускать дневной свет в спальню. Он пошутил, наверняка пошутил! Школа! Что школа! Это же место для безработных! Но шутка не смешная. Мне совсем не весело. Не отдернуть ли шторы? Лучше не надо, просит отец. Отчего он такой грустный? Не грустный, отвечает он, он даже рад. Чему же он рад? Потому что теперь все по-другому, отвечает отец. И закрывает глаза.
Школа находится в Шёнау, медвежий угол, полнейшая дыра, смешно, ей-богу! И школа эта больше похожа на вокзал, не пойми что, шумное сборище безработных. Изо всех окон доносится этот шум, а во дворе мать разговаривает с директрисой Германн, у которой глаза с крыльями. Там внутри, должно быть, от грохота и топота штукатурка сыплется с потолка. Кажется, что лестница на крыльце уходит в какую-то пасть, и эта пасть обещает меня поглотить вместе со всеми.
Тебе здесь понравится, обещает директриса Германн с крылатыми глазами. Мать склеила мне настоящий бумажный фонарь
[12], а внутри – самые дорогие шоколадки. Ну и как мне теперь быть? Броситься в эту школьную стеклянную пасть? Мать уже собирается уезжать на нашем зеленом «мерседесе».
Давай немного посидим на лестнице, мам. Нельзя, урок уже начинается, отвечает мать. Уже давно прозвенел звонок, подхватывает крылоглазая директриса. Здесь как на фабрике, говорю я, к работе приступают по звонку. Я поднимаюсь по лестнице и оборачиваюсь, чтобы помахать матери, но она уже сидит в машине, почти не смотрит в мою сторону и уезжает. Пойдем, говорит директриса.
Темно, холодно и запах, как в подвале. Стеклянная дверь захлопывается у меня за спиной. И всего семнадцать ступеней по лестнице, а вот бы их было несколько сотен. У каждого класса свой кабинет, сообщает директриса, и вот кабинет твоего класса.
Торчу перед публикой. Безработные за партами. Учитель господин Гомбровиц. Здравствуй, Липа! Дети, поздоровайтесь с Липой! Доброе утро, Липа, в одну глотку рявкает сборище безработных. Ага, значит, у безработных один мозг на всех, ими легко управлять.
Как ты, Липа, интересуется господин Гомбровиц и улыбается так, как улыбаются продавщицы в «Эдеке» в Шёнау, когда мне на кассе не хватает на что-нибудь «звонкой монеты». У господина Гомбровица огромный лоб, нависающий над глазами и выпирающий куда-то в глубь класса, в сторону безработных за партами. В классе пахнет не только подвалом, но и платяным шкафом со старыми шубами.
Прекрасное утро, отвечаю я, как мать просила, со всей дружелюбностью, на какую я только способна.
Прекрасное, не правда ли, отвечает господин Гомбровиц.
Ну, тогда, успехов вам, откликается директриса, порхая ресницами, гладит меня по голове и закрывает за собой дверь кабинета.
Липа, мы очень рады, что ты теперь с нами, говорит господин Гомбровиц.
Интересно, откуда они все меня знают, стесняюсь спросить? Известно ли им, что я шесть раз подряд была сотрудником месяца? Ладно, не стану спрашивать. А я-то как рада, отвечаю.
Поскольку ты новенькая, говорит господин Гомбровиц, мне разрешается сесть в первый ряд за одну парту с Сабриной.
С этой бледной, как моль, что ли? Как она ловко убирает свои карандаши с моей половины парты к себе в пенал!
Тебе понравится у нас, Липа, обещает господин Гомбровиц. Сабрина, представляется Сабрина. А я Липа, Ассистентка. Тут, надо думать, у всех есть свои имена и всех придется запоминать, хотя все они безработные, но ведь и безработные должны же как-то зваться, даже если не числятся на рынке труда.
А я ученица, отвечает Сабрина. И кашляет.
Итак, продолжим, обращается господин Гомбровиц к нашему сообществу, и с первого ряда его лоб не кажется таким голодным и выпирающим, скорее, плоским и широким, как и все лицо.
Кто-нибудь, покажите Липе, на чем мы остановились, велит господин Гомбровиц, обращаясь к аудитории у меня за спиной.
Мы разбирали простые числа, отвечает из класса голос, как будто из ящика стола. На что господин Гомбровиц объясняет, что у простых чисел удивительная двойственная природа. С одной стороны, они существуют сами по себе. С другой, они – члены семьи и выстраиваются в ряд. И поскольку безработные записывают все это к себе в свои инвентарные тетрадки, записываю и я. Должна признаться, что так называемый урок тоже имеет удивительную двойственную природу. С одной стороны, здесь происходит подготовка к будущему трудоустройству, с другой, это уже и есть сама работа, только без видимой предпринимательской прибыли. Записываю объяснения господина Гомбровица и думаю: вот ведь артист, ей-богу! И еще какой артист! Лицедей! И эти тоже, безработные, артисты: делают вид, что работают, пишут, стараются, как будто правда трудятся, напрягаются!
Звонок. И так называемая перемена. На переменах вся орава вываливает во двор с топотом и воплями, торчит под деревом и смолит отравленные, которые раздают некоторые из учеников. Я отказываюсь, здоровье берегу.
Меня зовут Роберт, я Илька, мое имя Мартин – со всех сторон. Мне доверяют раздать карты с желтыми и красными числами и картинками. Сабрина протягивает мне хлеб с оранжевой пастой, завернутый в фольгу. Это я специально для тебя принесла, говорит она. А ты, спрашивает она, в какую школу раньше ходила? Ты жила в Большом городе? Да нет, я только что стала безработной, объясняю я, и все кивают.
В школьном дворе стоят еще два здания, но они пусты и с выбитыми стеклами. Прямо оздоровительный лагерь какой-то, курорт да и только. И Сабрина, Илька и Мартин снова кивают.
Ищу длинноносого Тимо, но рыжий Циглер, подпирающий вместе со своей компанией забор школьного садоубежища, утверждает, что Тимо болен, сидит дома и к нему нельзя.
