Летучие мыши разбудили меня на рассвете. Билл уже ушел. У меня очень болела голова, да и желудок расстроился. Развести костер мне оказалось не под силу, и я ограничился тем, что съел горсть орехов и выпил кружку тепловатой воды с медным привкусом, а потом снова лег, завернулся в парусину и стал смотреть, как встает солнце.
Я вспоминал уик-энд два года назад, когда мы снова собрались в Мертоне
[81] на торжественный ужин в честь его основателя. Ужин был поистине роскошный, а после него я, как ни странно, оказался в парке вместе с Эдгаром. Мы прогуливались по аллеям и остановились возле солнечных часов, с трудом различимых в угасающем свете дня. Там мы неспешно выкурили по сигаре, глядя на луг перед Крайст-Черч
[82] и на весь раскинувшийся за ним Айсис
[83]. Я и теперь, пожалуй, не смог бы вспомнить другого раза, когда Эдгар уделил мне столько внимания. Обычно наш с ним разговор завершался через две-три минуты. Но в тот знаменательный вечер я был весьма польщен его дружеской беседой. А уж когда Эдгар рассказал мне об экспедиции Карлайла и о своих намерениях разыскать эту пропавшую экспедицию и сообщить родственникам Карлайла, как именно погиб их сын, я был просто потрясен тем, сколь бедна событиями была до сих пор моя собственная жизнь.
Воспоминания о том вечере растревожили меня, да еще и голова разболелась. Я выпил немного воды, добавив туда капельку виски, чтобы хоть немного приглушить боль в висках. Тут мой взгляд упал на блокнот, и мне стало ясно, что я просто обязан попытаться оставить хоть какой-то отчет о нашей экспедиции. Даже если эти записи никогда не прочтет ни один живой человек, думал я, то кого-то из духов они, возможно, все же заинтересуют, а мне вскоре будет очень даже кстати хотя бы такая компания.
Итак, я начал писать.
К концу дня я разжег костер с помощью кремня и сухого мха, спрятанного в запаянную коробку, – все это оставил мне Билл, – поджарил два куска сердцевины молодой пальмы, поел и стал смотреть, как садится солнце. Мне казалось, я смогу сделать еще кое-какие записи, но ничего не вышло: голова не работала, и у меня явно поднялась температура. Моя левая нога совсем утратила чувствительность, а ярко-красные пятна распространились и по левой руке. При любом резком движении у меня начинала сильно кружиться голова. Когда с наступлением сумерек летучие мыши вылетели на охоту, я допил оставшееся виски, закрыл глаза и стал ждать, когда меня одолеет сон.
Когда я проснулся, то мне показалось, что мы все еще в море и попали в шторм. Вспышки молний вспарывали небо снизу доверху, озаряя ярким белым светом бескрайний темный океан и вновь погружая весь мир во тьму. Раскаты грома гремели, точно упавшие с телеги тяжелые бочки. При очередной вспышке я присмотрелся и увидел, что океан вокруг состоит из отдельных деревьев, а нахожусь я вовсе не на корабле и страдаю отнюдь не от морской качки. Меня прикрывал лишь жалкий навес из куска парусины, который не спасал от ливня, так что подо мной образовалась уже приличная лужа. Я попытался встать, но ноги меня слушаться не желали, и мне пришлось передвигаться на четвереньках, как собаке. Снова сверкнула молния, и я, заметив блокнот, поспешно сунул его за пазуху, цепляясь за мысль, что если сумею спасти блокнот, то и сам, возможно, спасусь.
После очередного удара молнии на некоторое время наступила полная темнота, и лишь потом вдали пророкотал гром. Я уже не чувствовал ни рук, ни колен, ни ступней. Скорчившись, я уснул на боку и проснулся, больно ударившись головой и плечом о мокрую и очень твердую скалу. Я снова встал на четвереньки и перебрался в другое место.
Не знаю, сколько раз это повторялось, но постепенно перерывы между вспышками молний становились все продолжительней, а раскаты грома звучали уже не так грозно. Затем гроза миновала, оставив меня в кромешной темноте под проливным дождем. Я понимал, что мне в любом случае суждено умереть в ближайшие дни. И лишь мысль о блокноте пробуждала во мне желание дожить хотя бы до утра. Меня колотил такой озноб, что стучали зубы. Перед глазами проплывали самые разные видения: Кристина и ее новый муж, сидящие на террасе, их дети, играющие в крикет на просторной лужайке; флотилия испанских кораблей, приближающаяся ко мне по океану джунглей. А потом выжившие члены экспедиции Карлайла подняли меня и перенесли в пещеру.
Летучие мыши так и не вернулись. Наверное, не могли летать в проливной дождь. С рассветом окружавший меня монохромный мир стал потихоньку приобретать краски и очертания. Еще примерно через час ливень ослабел, а потом и вовсе прекратился. От серых, низко висящих туч небо казалось грязным и напоминало дешевое армейское одеяло, которым кто-то ухитрился накрыть все вокруг. На каждой травинке, на каждом листке повисли, дрожа, капли дождя, то и дело падавшие вниз. Я совершенно не чувствовал обеих ног до верхней части бедер. Меня по-прежнему бил озноб, но особого холода я, как ни странно, не ощущал. То ли мне просто стало немного лучше, то ли это была последняя стадия гипотермии – сам я разобраться был не в состоянии.
Костер, естественно, погас. А заготовленные куски топлива, превратившись в маленькие лодочки, куда-то уплыли. На месте кострища красовалась большая лужа. Я решил устроить хотя бы приблизительную инвентаризацию своего имущества и обнаружил, что сухой мох, коробку с которым я по глупости оставил открытой, унесло ливнем. Кремня я тоже найти не смог. Ливнем унесло и один из рюкзаков с запасами еды. Я вытащил из-за пазухи блокнот и открыл его. Поля в нем промокли насквозь, и бумага кое-где начала расползаться, но записи я, проявив предусмотрительность, делал карандашом, так что все они сохранились, чернила не потекли, и я мысленно поблагодарил себя хотя бы за эту малость.
Вскоре выглянуло солнце. Температура начала повышаться, над куском натянутой на колышки парусины и над мелкими лужицами стал подниматься пар. Я выпил немного воды. Сунул в рот горсть орехов и тщательно разжевал, превратив в кашицу, чтобы они проскочили в горло, вдруг ставшее чересчур узким. Я с трудом содрал с себя одежду и голышом уселся на теплую скалу. За спиной у меня вздымался чудовищный зев пещеры. И повсюду вокруг, куда ни глянь, до самого туманного горизонта простирался бескрайний зеленый океан джунглей.
Я открыл блокнот, выложил его на солнце, дождался, когда высохнут страницы, потом взял в руки карандаш и начал писать.
Теперь я и писать больше не могу. Зато в мой последний день меня словно благословили сияющим солнечным светом. И я очень благодарен за это. Надеюсь, я правильно этот день использовал.
Но вот снова наступает ночь.
Жаль, что у меня не получилось более счастливой концовки.
Плотина
Щелкнув замком, он открыл ржавую дверцу старого багажника, и Лео и Фран – крупные шоколадно-белые пойнтеры, – дрожа от возбуждения, ринулись с заднего сиденья машины на волю, поднырнули под нижний край ограды и, совершая длинные летящие прыжки, стрелой понеслись через поле. Он сунул изрядно погрызенный и пожеванный теннисный мячик в один карман куртки, два свернутых поводка – в другой, прихватил с собой порванную, лишенную рукоятки теннисную ракетку и захлопнул багажник. Затем нажал на кнопку, запер машину и стал подниматься по лесенке перелаза.
