– Как же мне, черт побери, холодно!
Он принес ей шарф, который несколько лет назад забыл в его доме кто-то из рассеянных гостей, приглашенных к обеду.
– Почему все-таки вы это сделали? – спросил он.
– Будто вы поймете!
– А вы попробуйте объяснить, может, и пойму.
– Вы просто очень стараетесь быть «милым». – И она, согнув пальцы, изобразила кавычки, словно ей лет пятнадцать. – Хотя на самом деле никому ни до кого дела нет.
Он даже губу закусил, до того она его разозлила. Просто удивительно! Теперь он уже не мог остановиться и сердито заговорил:
– Нельзя просто взять и отказаться от собственной жизни! – Разумеется, он думал о Тимоти, о тех ночах, когда его сын не являлся домой, о его ужасных, прости господи, полубездомных «друзьях», о том, как от этих «друзей» пахло. – Всегда ведь есть тот, кому ты не безразличен. Есть родители, братья, сестры, друзья, соседи, твой врач, учителя, у которых ты учился в школе и в колледже. Есть хотя бы тот жалкий ублюдок, которому пришлось вытаскивать тебя из реки… – Он немного задохнулся. У него никогда раньше не возникало таких мыслей, он не представлял, что жизнь каждого – и впрямь общее достояние, и каждый теряет частицу самого себя с каждой новой смертью, пусть даже умирает совсем чужой человек. А может, мелькнула у него мысль, он все еще питает отчаянную надежду на последнюю хрупкую связь, что сохранилась между ним и его сыном? Надежду на то, что, если осторожно потянуть за эту призрачную тонкую связующую нить, его все еще можно будет вернуть домой?
– Эй, стоп! – Она подняла руку каким-то почти комедийным жестом, но без малейшей улыбки. – Мне вовсе не нужны проповеди.
– Но я же чуть не погиб! – возмутился он, чувствуя, что больше всего ему хочется снова оказаться у себя дома в полном одиночестве. – Я вовсе не прошу вас рассыпаться в благодарностях, но вы по крайней мере могли бы отнестись к случившемуся серьезно.
Вместо ответа она снова скорчилась и принялась лить слезы. Но настоящие ли? Он отнюдь не был в этом уверен.
– Все-таки надо было мне отвезти вас в больницу. Мы бы хоть выяснили, не опасна ли рана у вас на ноге.
– Но я ведь вам сказала, что очень боюсь больниц. Очень-очень. – Теперь она, похоже, говорила правду.
– Боитесь, потому что?..
– И об этом я уже говорила. Там все пытаются влезть тебе в душу, в мысли, в мозг! – Она каким-то нервным движением приложила ко лбу руку, словно мысли у нее в голове были то ли невероятно ценными, то ли невероятно болезненными. Озноб у нее еще не прошел, она заметно дрожала.
Теперь ему, пожалуй, было почти ясно, что перед ним душевнобольная. Какой он идиот, что раньше не догадался! Да ему это и в голову не пришло! Ну да, она ведь пыталась себя убить. И совершенно этого не скрывала. И теперь он не знал, как ему с ней разговаривать. Среди его знакомых душевнобольных никогда не было.
А она продолжала – очень тихим голосом, словно опасалась, что ее подслушают:
– Все вещи на свете умеют разговаривать. – Ее голос звучал совсем по-детски, как у девочки лет двенадцати. Или даже десяти. Или даже восьми.
– Простите. Я что-то не понимаю…
– Разговаривать умеют деревья, стены, вон те часы и эта деревянная столешница. – Она коснулась стола, и на мгновение ему показалось, что она к чему-то прислушивается. – И ваши собаки тоже.
Она сказала это так уверенно, что он чуть не спросил: и что же говорят собаки?
– Ну камни обычно просто повторяют собственные слова, – сказала она, – снова и снова. Я камень, я камень… Идет дождь, идет дождь… Стены все время сплетничают. О всякой ерунде, которую им приходится выслушивать годами. А если зайти на кладбище, то можно услышать, как под землей друг с другом разговаривают мертвые.
Она совершенно точно сумасшедшая, подумал он, слова ее звучали вполне осмысленно. Как у вполне здравомыслящего человека, который просто живет в ином мире, абсолютно непохожем на наш.
Она слегка наклонила голову набок, как делают Лео и Фран, уловив интересный запах, и сказала:
– Этот дом несчастлив. – Ее слова вызвали у него куда более сильное раздражение, чем можно было бы ожидать. – Раньше мне казалось, что всем людям дано слышать подобные вещи. Я только потом поняла, что все это слышу я одна. – Она устало закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Иногда мне хочется только одного – тишины.
Он спросил, есть ли у нее семья. Ему необходимо было понять, есть ли хоть кто-то, способный снять с него ответственность и забрать ее отсюда.
– Мой братец отчалил в гребаный Уэльс. А у отца эмфизема.
– А ваша мать?
– У нее и собственного дерьма хватает.
– Ну а мужа или бойфренда у вас, похоже, нет?..
– Да уж, тут вы правы! – Она опять невесело усмехнулась.
А он подумал, до чего же с ней, наверное, трудно. Ведь она, должно быть, уже не раз пыталась совершить нечто подобное.
– Я не хочу здесь находиться! – вдруг сказала она и снова заплакала.
Сначала он решил, что она имеет в виду его «несчастливый дом», и даже испытал некоторое облегчение, но потом понял, что значит «здесь», и ему стало страшно при мысли о том, каким еще способом она может попытаться покончить с собой. Фран выбралась из кресла и вместе с Лео беспокойно бродила по комнате, как всегда бывало, например, во время грозы.
– Мне просто необходимо выпить чего-нибудь горячего, – сказал он и вышел из комнаты, чтобы хоть немного подумать спокойно.
Он включил чайник и, опершись о раковину, стал смотреть в окно. Сад был в полном беспорядке. В заборе, отделявшем его территорию от соседской – там проживала какая-то сердитая турецкая пара, – не хватало доски. В густой траве газона медленно умирали три футбольных мяча, залетевшие неизвестно откуда, а сама трава стала уже чересчур густой и высокой для обычной газонокосилки. И дорожки следовало заново посыпать гравием; и хорошо бы купить пару морозоустойчивых растений в больших горшках или кадках – вот только руки до всего этого никак не доходили. Впрочем, точно так же руки у него никогда не доходили и до многого другого.
«Почему мы до сих пор не развелись?» – спросила у него как-то Мария.
Дружеские отношения? Удобно и комфортно иметь возможность делить жизнь с тем, кто знает тебя лучше всех прочих, не так ли?
«Я боюсь быть одна, – пояснила она. – Но разве это не ужасно, если заставляет жить с кем-то?»
Нет, ему казалось, что это очень достойная причина.
Тот кусок льда у него внутри так до конца, похоже, и не растаял. Он присел на корточки и привалился спиной к радиатору. Теперь, когда незнакомки рядом не было, в голове у него прояснилось, и он понял, что ему следовало сразу прислушаться к голосу разума и отвезти ее в больницу. Он прокрался в холл, взял со столика беспроводной телефон и набрал 999. Машину пообещали прислать через десять минут. Ему сразу стало теплее. Значит, через четверть часа он сможет сунуть что-нибудь в микроволновку, принести вниз теплое стеганое одеяло и откопать какой-нибудь старый видеофильм.
