Если отмотать клубок нитей назад, можно довольно четко установить, что проект «Конституция-36» плавно вырос из главной сталинской сверхзадачи тех дней — реконструкции, централизации и упорядочивания (в сталинском понимании) механизма карательно-репрессивных органов, действовавших в режиме перманентной чрезвычайщины. Не чрезвычайщина, разумеется, смущала вождя, а лишь то, что нестыковка шестеренок карательной машины сильно осложняла процесс конструирования режима уже исключительно личной власти тов. Сталина. Уже не один год тов. Сталин конструировал машину исключительно для себя и под себя так, чтобы никто не мог перехватить руль управления, однако делалось это в начале 1930-х годов не по четко продуманному и безукоризненному плану, а пока еще интуитивно, методом проб и ошибок. Крайне сложно было держать в одних руках нити тогдашнего управления, контролируя ОГПУ, прокуратуру, судебную механику, систему мест заключения и, разумеется, карательный аппарат собственно внутрипартийный. Нестыковок же и трений между чекистами, прокуратурой, наркомюстами было хоть отбавляй: каждый стремился утянуть себе пышки, отдав шишки конкуренту.
Начало и первая половина 1930-х годов — эпоха непрестанных реорганизаций репрессивной машины — не только в попытках нащупать оптимальную форму, но и, что немаловажно, зачистки всех карательных структур от «не своих». Не позднее начала 1934 года Сталин приходит к выводу о необходимости создания новой карательной структуры — союзного НКВД, в состав которого нужно включить реорганизованный ОГПУ (НКВД СССР создан в июле 1934 года). Тогда же встал вопрос о модернизации и механизма внесудебной расправы — печально знаменитых «троек». «Тройки» не отменили, зато учредили еще один карательный инструмент — Особое совещание (ОСО). Параллельно идет реформирование прокурорской системы: 20 июля 1933 года учреждена Прокуратура СССР, которой были подчинены прокуроры республик. Так или иначе, с точки зрения товарища Сталина, в карательных органах царили бардак и расхлябанность. Повторюсь: идея новой конституции как раз и выросла из вполне конкретных сталинских карательных потребностей, в процессе обсуждения их упорядочения. Там уже рукой было подать до гениальной мысли упорядочить и законодательство в целом, дабы зафиксировать новую систему взаимоотношений в этой сфере. Проще говоря, вождь нуждался в качественно новом гаечном ключе для дальнейшего закручивания гаек. И в новом, более оптимальном механизме прикрытия чрезвычайщины (от которой не собирался отказываться) и легализации собственной власти. Сталин не был бы Сталиным, если бы не пришел к мысли, что целесообразнее не размениваться на мелочи, решая проблемы поодиночке и по мере их поступления, а учинить комплексную многоходовку, убивающую сразу кучу зайцев. И, главное, закрепляющую и легитимизирующую, образно говоря, победу банды Сталина — Молотова — Кагановича, над «бандой Троцкого — Зиновьева — Каменева», разумеется. Новая конституция — как качественно новая ширма, прикрывающая механику сталинского единовластия, — чем не гениально?
На краю пропасти
Правда, одно лишь упорядочение само по себе мгновенного результата дать не могло: исходя из причин сугубо внутренних, тов. Сталину позарез нужно было советских людей заговорить, отвлечь их внимание обсуждением, бросить вконец вымотанным и озлобленным «строителям коммунизма» виртуальную конфетку. Проще говоря, поскольку, подобно белке в колесе, невозможно было до бесконечности стремиться к совершенно далекой и явно несбыточной цели, нужен был промежуточный отчет: фиксация того, что сталинский «социализм победил в основном», необходимо было оформить как восклицательный знак — усилия были не напрасны. И дать людям такие более-менее внушительные слова, чтобы они вновь вызвали чувство столь глубокого удовлетворения, чтобы вся страна предалась глубокому самоудовлетворению — по команде, естественно. В общем, ребята, вы не напрасно трудились и шли на жертвы — вот вам документальное свидетельство достижения промежуточного рубежа. Потому как затягивать с конфеткой было уже просто нельзя: в стране вызревало та-акое, что вполне реальным казался шанс, что до 20-летия своего пребывания у власти большевики не доживут. Назревал взрыв, который смел бы прежде всего лично т. Сталина.
Нет, политической оппозиции не было. Но вот почва для нее созревала явно. Это сейчас, после десятилетий умолчания и оболванивания, обывателю всерьез кажется, что к началу 1930-х годов власть Сталина уже прочна и незыблема, а вся страна с энтузиазмом и в едином порыве только и делала, что с песнями весело шла на стройки пятилетки. Реально же все тогда было на краю — и лично тов. Сталин, и большевики вообще. О чем нагляднее всего свидетельствуют хотя бы спецсообщения руководителей ОГПУ (потом — НКВД) на имя высшего партруководства. И это пока еще вовсе не липа. Вот, к примеру, информация ОГПУ о раскрытии «контрреволюционной группы на линкоре „Марат“» (май 1932 года), где взяли нескольких краснофлотцев — членов ВЛКСМ, между прочим, из рабочих и крестьян: «Группировка ставила своей задачей установление „беспартийной“ советской власти…». Почему, скажем, краснофлотец Григорий Бахарев, активист, комсомолец, из семьи рабочего, сам рабочий, да еще и брат красного партизана, вдруг стал «врагом»? Из его показаний: «…я поехал в кратковременный месячный отпуск домой на родину в Усть-Катаевск… Прожив некоторое время у брата, я увидел, что он живет плохо, имея большую семью. Питание было плохое, дети ходили раздетые, разутые и худые от плохого питания… Я общался с другими рабочими завода и видел сам, слыхал от них о плохой жизни, о плохом снабжении продуктами питания и промтоварами. Я увидел при одном посещении завода, как рабочий, стоявший за машиной, упал в обморок… от недоедания. …Рабочие говорили: „А вот мы живем плохо, думали, что при советской власти будет лучше, а пока живем худо“… Лебедев мне говорил, что там, где он проводил свой отпуск, население живет так же плохо… Мы пришли к заключению, что это все происходит потому, что линия партии неправильная… Во время большого сбора мы должны были выступить и рассказать, что рабочие живут плохо, что политика партии неправильна и что если здесь не все согласны, то возьмемся за оружие, выкатим пулеметы и поднимем восстание». Вряд ли конкретно это было придумано чекистами-липачами — тогда была бы совершенно иная словесная конструкция, а вместо показаний о плохой жизни рабочих однозначно были бы «признания» в работе на оппозицию и иностранные разведки.
Май 1933 года, Ягода пересылает Сталину сводку «Об отрицательных явлениях в состоянии ОКДВА», содержащие страшные строки: «Отдельные красноармейцы высказывают нежелание служить и защищать СССР в случае войны». Вот красноречивая подборка высказываний красноармейцев. Красноармеец Булахов (колхозник, из бедняков): «Когда не было колхозов, крестьяне жили много лучше, сейчас при колхозах все голодают. В случае войны никто не пойдет защищать соввласти, а пойдут все против нее». Красноармеец Ушаков (тоже колхозник): «…Дома отобрали весь хлеб, я буду здесь кого-то защищать, а дома будут отбирать последние крохи и оставлять голодными…». Красноармеец Марытак: «…В случае, если что заварится, война весной с японцами, я знаю, что буду делать. Мой легкий способ — оторву петлицу и звездочку, возьму белый платок в руки и к японцам уйду, все равно погибать». Курсант учебной роты Захар Конышин: «Пусть хоть к стенке ставят — служить не буду. Говорят, нет насилия и принуждения в СССР, а на самом деле у крестьян все насильно отбирают и нас насильно служить заставляют, я лучше к японцам уйду». И ведь такие настроения вовсю гуляли и среди комсостава. Комвзвода Саньков (из рабочих, член партии): «Теперь нужно строить у нас новую революцию и бороться против бюрократов». Член ВКП(б) комвзвода Митюшин: «При первой возможности перейду границу». Комвзвода Желудев (из рабочих): «…Вот будет война, возьму и уведу свой взвод к противнику».
