– Кем?
– Леди, – она посмотрела на влажную руку, – той, которая живет и отправляет на смерть. Но Макбету лекарство больше не требуется, и поэтому мне тоже ничего не перепадает. Ты только вдумайся – он оказался сильнее меня! Так что придется тебе, Джек, сходить мне за лекарством.
– Леди…
– А иначе здесь все пойдет прахом. Детский плач, Джек. Я все время его слышу. Когда хожу по залу, болтаю и улыбаюсь, – на ее глазах вновь выступили слезы, – болтаю и смеюсь, громко, чтобы не слышать ребенка. Но я больше не могу. Он знает, как ее звали. Знает, что я сказала, когда прощалась с ней.
– Вы о чем?
– Геката. Он знает. Она удивленно смотрела на меня, а я разбила ей голову. «В другой жизни, крошка Лили», – сказала я тогда. Я ни одной живой душе об этом не рассказывала. Никогда! По крайней мере, в здравом уме! Хотя… возможно, во сне. Возможно, ночью, когда я бродила по коридору… – Она умолкла и нахмурилась, словно припоминая что-то.
– Гипноз, – сказал Джек, – вы рассказали под гипнозом. Геката узнал об этом от доктора Альсакера.
– Под гипнозом? – Она медленно кивнула. – Ты правда так думаешь? Что меня предал Альсакер? Значит, ему за это заплатили, верно?
– Леди, человеку свойственна жадность. Если бы не она, человечество проиграло бы в борьбе за выживание. Достаточно посмотреть на то, что вы сами успели создать.
– По-твоему, своим успехом я обязана жадности?
– Не до денег. По-моему, разные люди бывают жадными по-разному. Одним хочется власти, другим – секса, третьим – еды, четвертым – любви, знаний, страха…
– А чего хочется тебе, Джек?
– Мне? – Он пожал плечами. – Мне хочется, чтобы у нас было побольше довольных веселых гостей. Да, я жаден до чужой радости. До вашей, например. Я счастлив, когда вы радуетесь.
Она пристально посмотрела на него, а затем встала, подошла к зеркалу и взяла расческу.
– Джек…
Что-то в ее голосе ему не понравилось, однако он смело посмотрел на нее в зеркало:
– Да, Леди?
– Я думала, тебе известно, что такое одиночество.
– Так и есть.
Она принялась расчесывать длинные рыжие волосы, отпугивающие или притягивающие мужчин.
– А знаешь, что хуже одиночества? Когда тот, кого считаешь своим ближайшим другом, вдруг оказывается чужим, – расческа запуталась в густых, непослушных волосах, однако Леди упрямо тянула ее вниз, – когда тебя все время предают. Можешь себе представить, каким одиноким себя тогда чувствуешь, а, Джек?
– Нет, Леди, даже не представляю.
Джек смотрел на нее, не зная, что предпринять.
– Тогда радуйся, Джек, что тебя никто еще не успел предать. – Она отложила в сторону расческу и протянула ему несколько купюр. – Ты – рыба-прилипала, чересчур маленькая, чтобы тебя предали, ты способен лишь сам предавать. Акула позволяет тебе присосаться к ней, потому что ты очищаешь ее от других, более скверных паразитов. И в благодарность за это она таскает тебя по большому океану. Вот так вы и плаваете, принося друг другу пользу, и кто-то из вас может принять ваши отношения за дружбу. Но потом рядом вдруг оказывается другая акула – более крупная и энергичная. Ступай, Джек, купи мне зелья.
– Вы уверены, Леди?
– И попроси там чего-нибудь посильнее. От чего отрастают крылья. От чего можно взлететь так высоко, что, если упадешь, разобьешь голову. Потому что зачем вообще жить в таком холодном мире, где у тебя нет ни единого друга?
– Хорошо, Леди, я постараюсь.
Он вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь.
– О, я уверена, ты знаешь, где искать, Джек Бонус, – прошептала она, глядя в зеркало, – и передавай привет Гекате, – еще одна слеза медленно покатилась по влажному соленому следу от прежних слез, – мой милый, добрый Джек. Бедняжка Джек.
– Господин Ленокс?
Открыв глаза, Ленокс посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего полтора часа. Веки не слушались. Ленокс выпросил дополнительную дозу морфина и теперь хотел лишь спать, пусть даже сном преступника и предателя.
– Господин Ленокс.
Он вновь открыл глаза и увидел руку, сжимающую микрофон, а за ней маячило что-то желтое. Ленокс сосредоточился. На стуле возле кровати сидел человек в желтом дождевике.
– Ты? – прошептал Ленокс. – Из всех журналистов они выбрали тебя?
Уолт Кайт поправил очки.
– Тортелл с Малькольмом и все остальные… Он не знают, что я… что я…
– Марионетка Макбета? – с трудом оторвав от подушки голову, Ленокс огляделся, но, кроме них, в палате никого не было. Он потянулся к кнопке вызова врача, но репортер отвел его руку в сторону.
– Не надо, – спокойно проговорил Кайт.
Ленокс попытался подтянуть руку к себе, но сил у него не хватило.
– Хочешь скормить меня Макбету? – усмехнулся Ленокс. – Как ты скормил нам Ангуса?
– Ленокс, у меня не было другого выхода, как и у тебя. Он угрожал моим родным.
Ленокс сдался и откинулся на подушку:
– И что ты мне приготовил? Нож? Яд?
– Да. Вот этот, – Кайт помахал микрофоном.
– И этим ты обираешься меня убить?
– Не тебя. Макбета.
– Как это?
Уолт Кайт отложил в сторону микрофон, расстегнул дождевик и протер запотевшие очки.
– Когда Тортелл позвонил мне, я понял, что у них достаточно докзательств против Макбета. Тортелл уговорил врачей дать мне пять минут, поэтому нам с тобой надо поторопиться. Расскажи обо всем, и я поеду в студию и выпущу программу в эфир, прямо сейчас, безо всякой редактуры.
– Посреди ночи?
– Я успею до полуночи. Достаточно, если хоть кто-то ее услышит. И узнает твой голос. Слушай, я нарушаю принципы журналистской этики и отказываюсь проверять твои слова, потому что хочу спасти…
– Собственную шкуру, – сказал Ленокс, – хочешь опять перебежать на другую сторону. Чтобы играть за победителей.
Кайт открыл рот. И снова закрыл его. Сглотнул. И заморгал.
– Признай это, Кайт. Это не так тяжело, ты не один такой. Мы с тобой не герои. Мы обычные люди, которые, возможно, слишком сильно мечтали стать героями, но которым пришлось выбирать между жизнью и принципами. И мы сделали выбор, свойственный самым обычным людям.
Кайт улыбнулся:
– Ты прав. Я был напыщенным ханжой, высокомерным и трусливым.
Ленокс вздохнул:
– А если бы тебе дали возможность, думаешь, ты поступил бы иначе? – Леноксу казалось, что теперь за него говорил морфин. – Если бы у тебя появился шанс, думаешь, ты поступил бы иначе?
– В смысле?
