Особенно тянуло попробовать во время поездок. В Таллине, Красноярске, Абакане. Но в Таллине и Красноярске Андрей бывал без ночевок, а в Абакане задерживался.
Это случилось между двумя браками – с Ольгой развелся, а Женечку еще не встретил и считал себя свободным.
Гулял вечером по бульвару на проспекте Ленина, в самом центре города, увидел сидящую девушку. Как раз напротив гостиницы с логичным названием «Абакан», в которой он снял одноместный номер.
Девушка симпатичная и неплохо, хотя и без вызова, одетая поймала его взгляд, легко поднялась.
«Молодой человек, у вас есть свободное время?»
«Смотря в каком смысле», – наполняясь волнением и тревогой, ответил он.
«Могу помочь провести приятно ближайший час». – И она назвала сумму, вполне приемлемую, даже невысокую.
В гостиницах тогда еще по советским традициям бдительно следили, чтоб посторонних в номерах после одиннадцати вечера не оставалось. Но до одиннадцати времени было много, и Андрей без проблем провел ее мимо стойки администратора. Хотя и услышал, принимая ключ:
«Гости – до двадцати трех ноль-ноль».
«Я в курсе, – и Андрей добавил из-за какой-то потребности оправдаться: – Это моя одноклассница. Встретились… Поговорим».
Довольно еще молодая администраторша усмехнулась, давая понять, что не верит:
«Понятно-понятно».
Вошли в номер. Узкая кровать, маленький стол, один стул, тумбочка с телевизором… Девушка глянула на обстановку вскользь; Андрей догадался, что она ей отлично знакома.
«Я в душ не пойду, можно? Только что… Сколько будем? Час? Два?»
«Час…»
«Тогда деньги, пожалуйста».
Андрей дал ей деньги, девушка положила их в нагрудный карман куртки из искусственной кожи, застегнула карман «молнией» и стала раздеваться.
Все происходило так, как хотелось Андрею – ни завлекающей болтовни, ни как бы случайных прикосновений, ни уламываний, ни «как тебя зовут? а тебя?». Трахались молча. Правда, девушка сразу стала слишком громко стонать.
«Я, что ли, такой жеребец, – вбиваясь в нее, думал Андрей, – или она так от каждого возбуждается?»
Где-то он читал, что проститутки стараются сильно не распалять себя, часто имитируя страсть, оргазм: искренность, мол, быстро изнашивает, иссушает. И стонут, содрогаются специально, чтобы мужчина скорее кончил, отвалился, потерял к ним интерес. И тогда можно возвращать на себя одежду, идти дальше зарабатывать деньги.
И действительно, семя выплеснулось быстро. Андрей лег рядом с девушкой.
Когда она стягивала с его обмякающего члена презерватив, спросил:
«Почему стонала так? В натуре до того хорошо было?»
«Да вчера весь день с родаками на огороде впахивала. Пять грядок прополола, картошку тяпала… Все болит».
От такого признания Андрей захохотал. Проститутка испугалась, а потом, поджарая, голая, бесстыдная и одновременно какая-то чистая в этом бесстыдстве, захохотала тоже.
* * *
Последний перекресток перед отелем. Сложный, пересечение или начало нескольких улиц – вполне можно запутаться. Но Топкин знал, куда повернуть: вот за этот стоящий острым углом дом, и там, через десяток шагов, по левой стороне, синий козырек со словом Hotel “Altona”.
Поворачивать не хотелось. Повернешь в узкую темную расселину меж домами, и Париж пропадет. Провалится за спиной. А пока стоишь, он есть. Вокруг какая-никакая, но жизнь. Белые, красные, желтые, зеленые огни, шипение проезжающих по мокрому асфальту машин, редко, но все же появляющиеся люди… И Топкин стоял, посыпаемый мелкими каплями, время от времени вытирал лицо и глотал остатки вина из бутылки. Боялся уйти и словно ждал здесь чего-то.
И дождался – вместо очередной скособоченной, ссутулившейся от холода и сырости фигуры появилась высокая, прямая, сразу обращающая на себя внимание… Приблизилась, и Топкин увидел, что это молодая девушка. В том возрасте, когда дождь еще кажется романтичным, а холода не чувствуешь.
Она была в светлой расстегнутой ветровке, узкой черной мини-юбке, красных резиновых сапогах. Над головой – пестрый зонтик.
Шла странно, как бы пританцовывая, красиво помахивая свободной рукой. От ушей под ветровку тянулись проводки.
«А, под музыку», – понял Топкин причину ее странной походки.
Лицо интересное, но какое-то неправильное. Слишком узкий и длинный нос, слабые скулы, загнутые книзу углы глаз… Вообще, лица большинства французов казались ему странными, будто взятыми из сборников шаржей. Но в то же время привлекательными.
Проходя мимо, девушка с любопытством взглянула на Топкина. И Топкин сказал:
– Бонжур, мадмуазель!
Она остановилась, с готовностью выдернула наушники из ушей:
– Уи?
– Бонжур, мадмуазель! – повторил Топкин.
Девушка улыбнулась и ответила какими-то хорошими словами. Сделала шаг дальше…
– Подождите. Может быть, проведем время вместе?
Топкин был уверен: русская речь завлечет ее, а о смысле она догадается.
– У меня есть комната, в ней выпивка и еда. Пойдем?
– Куа? Жё нё компран па…
Выражение ее лица изменилось из-за желания понять, чего хочет этот человек, – стало еще привлекательней.
– Пойдем, пойдем ко мне, – говорил Топкин, уже физически ощущая гладкое теплое тело под ветровкой, юбкой, колготками. – Выпьем, полежим. Кровать широкая… Нам классно будет… чудесно, – и добавил вспомнившееся французское слово: – Лямур.
– Лямур? – девушка, соображая, нахмурилась. – Эскюзэ… Нё компран…
– Да ты понимаешь. Компран… Мы с тобой вдвоем… Помнишь, как у Миллера? Париж, секс… любовь.
Он схватил – легко, негрубо – ее предплечье. Не схватил, а обнял ладонью.
– А-ай! Кёс кё ву фэт?! – Девушка вскрикнула так громко, что ему померещилось – сюда уже бегут те солдаты с автоматами.
Топкин отпустил ее, и она, высокая, крупная, тугая, побежала по улице, что-то лепеча и, видимо, начиная плакать.
– Во, щас расскажет предкам или бойфренду, что ее чуть не изнасиловал какой-то пьяный мигрант. Психотравма у нее типа… К психологу станет ходить… Дурочка.
Пошел к «Альтоне». Заметил у одного фонаря несколько пустых бутылок. Допил вино и поставил свою бутылку рядом с ними.
– Спать, – сказал себе. – Завтра разберемся.
Еще на улице достал из кармана ключ. Сжал его как самое ценное. Гирька казалась слитком золота. Да, спать, задавить сном это возбуждение, эту звериную тягу быть рядом с другим существом…
По временам, и все реже и реже, к своему удивлению и иногда ужасу, Андрей осознавал, что почти не обращает внимания на мелочи и детали жизни. Она, жизнь, возвращается к нему по утрам вроде бы совершено такой же, как накануне. Андрей и не замечал ее, вставал, шел в туалет, чистил зубы, делал кофе или чай и продолжал двигаться по тому желобку, в какой его когда-то занесли обстоятельства.
