Кот умер.
Пуля прошила насквозь, пробила легкие и сердце. Хоть не мучился…
Азамат, слепо смотря на него, шевелил губами, не смахивая слез, вспоминал, вспоминал…
Что вспомнить? Что, когда друга нет? Все и сразу? Не выйдет. Пустота. Боль.
Всего несколько лет бродили вместе. Говорили, как могли. Говорил Азамат, кот лишь мурчал, мяукал, зевал, тарахтел. Грел теплым боком холодной ночью. Рвал мясо и глотки в бою. Шел и искал нужное Азамату. Животное? Друг. Не говорящий, верный, близкий. Живая душа в паре десятков килограмм мускулов и шерсти. Где твои девять кошачьих жизней, когда ты их потратил на меня, мохнатый?!
Он знал ответ. Помнил каждую. И жалел о каждой. Ведь ровно каждой потраченной не хватило на эту ночь.
И Азамат снова один.
– Нельзя так, – Костыль простуженно присоединился к шмыгающей Даше. – Это плохо, вот так, сам с собой.
– Да помолчи ты… – Даша всхлипнула. – Трещишь сорокой, никак не… Сколько можно?
– Фуфть феплефся! – прочавкал сторож, жуя куриную ляжку. – Фами ффефифефь.
– Чего? – старлей покосилась на него. – Ты о чем, жиробас?
Сторож булькнул чем-то из кружки, вытер блестящие пальцы о мясницкий передник, встал. Подхватил отполированную временем, руками и разбитыми телами дубинку, звякнул ключами и пошел к ним.
– Не смей! – Даша уперлась в прутья, побелев пальцами. – Стой!
– Ой, и вышибу тебе зубы, паскуда… – мечтательно процедил здоровяк, не торопясь открывать, стуча прутьями под дубинкой. – За слова-то такие. Вон, глянь-ка туда.
Дубинка недвусмысленно указала на заднюю стену. Смотреть не стоило. Все увидели механизмы раньше всего остального. Дыбу. Кресло с ремнями. Стол с такими же, широкими и крепкими, кожаными путами.
– Я балдею с вашего края извращенцев и любителей этаких милых непотребств, чесслово, – сплюнул Костыль, – что ни сельцо, то людоеды, что ни деревенька, то костоломы-любители, что ни городок, так половые маньяки и садисты. Скучно вам тут, как погляжу.
– Потрынди мне здесь, балабол, – усмехнулся сторож, – потрынди.
– Не балабол, мил-человек, – усмехнулся сивый, – а краснобай. Сечешь фишку?
– Хм… Хош, тебе щас всеку?
– Ну, ты или всеки, или не звезди просто так, браток, ага? И, да, жира в тебе, аки в борове. Может, тебя и почикали в детстве, с того таким и вырос, жирным и трусливым. Баб ты, гляжу, мастак палкой охаживать. Я б такую кралю если б какой палкой и пользовал, то точно не деревянной. Чо сиськами трясешь, пузо?
Даша смотрела на Костыля с испуганным удивлением. Женя – понимающе и выжидательно. Со связанными за спиной руками? Что-то шептало про опасность Костыля даже связанным полностью и прикрученным вон к тому самому креслу. Да и вообще, так-то, это что-то прямо орало: посадите его так, посадите, он вам и тогда болт покажет, хохоча и матерясь.
Азамат, спрятавшийся в себе, не реагировал. Никак и вообще.
Сторож, фыркнув лошадью, ломанулся к клетке сивого.
Скрипнула дверь.
Ключ остановился в замке. Здоровяк, колыхнув и впрямь изрядными чревом с телесами, оглянулся испуганно. Как мальчишка, застуканный за кражей сушеных яблок из зимней кладовки.
– Эт-то что тут творится, Налимушка? – поинтересовался давешний бородач, скинувший теплое и красующийся новой черной хламидой. – Ты, никак, за старое принялся, аспид? Ах ты, анчутка непотребный, бес тебе в ребро, кто ж те разрешал, а?
Сторож вытянулся, заметно подрагивая вторым подбородком.
– Ну-ка, дружок, накажись… – ласково посоветовал бородатый. – Живо, те говорю.
Дубинка дрогнула, жахнула хозяйской рукой хозяина по черепушке, жидко-жалко покрытой реденькой лужайкой вокруг блестящей плеши. Еще раз, еще.
– Ну, будет, вижу, уяснил ошибку. Чего ж ты, падла, без меня решил гостей наших раньше времени уродовать да мордовать, скажи-ка на милость?
– Обзываются…
– Да ты что? – бородатый повернулся к пленникам и нахмурился. – Правда?
– А то… – Костыль сплюнул. – Чего не подраконить такого-то кабана? Один хрен, заняться больше нечем. Картишек не прихватил, борода? Я б перекинулся. Не желаешь?
– Экий ты звездун, как погляжу, – хмыкнул тот. – Ну-ну… поговорить хочется? Эт ты правильно, недолго осталось. Побалакай чутка, покуда можешь.
– Вот спасибо, добрая душа, удружил, век тебя не забуду. Так чего насчет партии в вист? Бридж? Покер, а? Мамой клянусь, обдеру тебя, как липку, терять-то мне, гляжу, нечего.
Азамат шевельнулся, покосился на них. Отвернулся.
– О, башкирин-то переживает. Чо, головастый, по дружку ревешь белугой, как посмотрю. Проняло, хех…
– Почему? – Уколова уставилась горящими глазами. – Почему ты такая мразь? Что тебе сделали?
Бородач удивился, спрятал пятерню в смоляном густющем венике, поскребся. Кивнул сторожу, так и порскнувшему за массивным табуретом. Дождался, грузно скрипнул мебелью, хитро подмигнул Даше, кошачье расправив усы. Протянул руку, тут же цапнувшую откуда-то взявшийся рог, окованный серебром. Забулькало, пахнуло солодом и хмелем.
Громила отпил, вытер пену, улыбнулся. Доброй улыбкой самого сильного пацана на деревне, плевать хотевшего на мелкого, заработавшего от него леща и ревущего при всех.
– Как звать, красавица?
– О, моя королева, я ж говорил… – Костыль хекнул, радостно и открыто блеснул зубами. – А вы мне не верили. Даже такой дремучий питекантроп оценил всю вашу прелесть, радующую взгляд.
– Вот ты балабол, а? – чернобородый отпил, покачал почти налысо бритой башкой с гребнем от лба и до затылка. – Так и заливаешься… страшно, небось, душа непутевая?
– Да не страшней, чем обычно. Краснобай, дядя, краснобай. Звездобол Балалайкин – это не ко мне.
– Угу, эт понял. Давайте, что ль, знакомиться, голь перекатная.
– А давай, – Костыль сплюнул, зло и как-то безнадежно. – Я вот Люто-Сквернослов, там вон молчит Чингачгук, вождь делаваров, а это леди Смерть-всем-шикарными-бедрами-вокруг-ребер. А, да! Вон там у нас просто Дарья, кою надо отпустить. От всей души советую.
– Ох, и горазд ты, колоброд, гнать, право слово. Ты затыкаешься когда-нито?
– Ага. Когда в сортире сижу и с красивой бабой.
– Прям только вот так? А когда жрешь или с некрасивой?
– Некрасивой приходится стихи рассказывать, похабные. Чтобы смеялась и не так страшновато было. А жрут, дяденька, свиньи. А я ем.
– Ну да… – бородач аж качнул головой, до того нравилось ему, видать. – Вот ты мне зубы заговариваешь-то, чуть не забыл, чего хотел. Налим!
Сторож, спрятавшийся в своем уголке, вырос, как из-под земли.
