Сарай изобилует инвентарем и садовыми приспособлениями: горшками для рассады, тепличной пленкой и деревянными рейками.
Саломатин с горечью тягуче рассказывает, как он несколько лет облагораживал местность вокруг Барвинковского Дворца культуры. Бюджет денег в достаточном количестве не выделял, прохожие топтались по клумбам, бросали мусор.
Кадр четвертый. Гапченко маячит в отдалении, делая вид, что совершает обход территории. Кинчев и Шерман стоят за особняком, пытаясь в постепенно сгущающейся тьме рассмотреть что-то на невыразительной ксерокопии, сделанной с черновика плана обустройства парка. Сверху рисунков столичного дизайнера садовник Саломатин разноцветными ручками подорисовывал массу новых деталей. Сам стоит рядом и жестом полководца показывает, где будет ручеек.
— Небольшой, с пленочным дном, — старательно мямлит он, — много воды не надо, а то смоет гальку. И декор нарушит.
Умненькие глазки маленького слоника вдохновенно сияют.
Следователи удивленно переговариваются:
— Ух ты, тут бассейн маленький! Близковато…
— Это чтобы дом отражался, видишь: приписка.
— А это что?
— Скульптуры, наверное.
— Да, неплохо.
— Что ж ты хочешь — дизайн.
Кадр пятый. Кинчев исследует изгородь. Она производит впечатление надежной и неприступной: каменный цоколь — до бедер человеку среднего роста — и почти двухметровые чугунные копья, острые наверху, переплетенные между собой строгой геометрической ковкой. Миша пытается пролезть между прутьями и убеждается, что взрослому это не удастся, даже самому худенькому.
Садовник издалека показывает запертую калитку, дорожки к которой давно не расчищались, за ненадобностью, снег поблизости испещрен следами птиц. Лицо Рихарда Виленовича напряжено, словно он прислушивается к чему-то, выражение глубоко сидящих глаз трудно уловить.
Кадр шестой. Миша Шерман прячется за высокими мусорными баками, и следователь убеждается, что его оттуда совершенно не видно. Охранник все так же время от времени появляется неподалеку. За углом говорит с кем-то по телефону. В связи с наступившей тьмой водит вокруг себя ярким лучом фонарика.
Кадр седьмой. Дворник Саломатин молча сопровождает следователей в гараж. Это тот же сарай, в котором разместился его инвентарь, только отделенный внутренней стеной и с отдельным въездом.
В гараже спокойно могут разместиться четыре машины, но в данный момент стоит только одна — серебристый «Ланос» Ярыжской. Металлические ворота не заперты, в них имеется небольшая удобная дверь.
Кинчев заглядывает во все углы, Шерман не только заглядывает, но и принюхивается. Однако и здесь они не находят ничего подозрительного.
Кадр восьмой. Представители следствия пытаются проникнуть в сарай и с третьей стороны… Широкая, с двумя створками и очень высокая дверь заперта. У дворника-садовника ключей нет, и его с миром отпускают. Виктор Андреевич включает крошечный фонарик. Обводит круглым лучиком дверь. Нетронутый снег подле нее свидетельствует о том, что нога человеческая не ступала здесь уже довольно давно. Кинчев в задумчивости разгребает его ногой. В кружочке света мелькает смятая белая трубочка — бумажная гильза от длинной дамской сигареты.
Кадр девятый. Несмотря на сгустившуюся тьму, голыми руками следователи старательно исследуют снег возле закрытой двери в сарайчик. Обнаруживают еще три таких же изысканных окурка. И четыре — от обычных недорогих сигарет.
— Курили двое! — делает вывод Шерман. — И долго стояли они тут вдвоем! Хм, за гаражом… Интересно, о чем могли разговаривать?
— А может, приходили сюда неоднократно. Или поджидали друг друга для встречи. Или еще вариант — отсюда открывается красивый или интересный вид на что-то, и разные люди, независимо друг от друга в разное время проводили тут… некоторое время.
— Будем эти окурки в протокол осмотра заносить?
— Если тебе не лень, то пиши. Не думаю, что это поможет.
— Почему?
— Интуиция подсказывает.
Практикант вздыхает и кивает головой.
Оба здесь же задумчиво выкуривают по сигаретке. Окурки летят в только что исследованный ими разрыхленный снег.
И наконец, кадр десятый, заключительный. Распрощавшись с тихоней-дворником, который как раз запирает в это время свой сарай, следователи возвращаются к дому.
Миша Шерман восхищенно говорит:
— Запутанное дело!
— Как обычно, — устало отзывается Кинчев. — Ты, Михаил, двигай уже домой, а я еще разок по дому пройдусь.
— Да я бы тоже… — начинает студент просительно, но Виктор быстро перебивает:
— Иди-иди, раз начальство отпускает. И завтра утром в контору чтоб без опозданий!
— Есть! — радостно козыряет Шерман.
Дом-музей. И дольше века длится день…
Войдя в дом через кухню, Кинчев сразу же сбросил свое короткое пальто на стул. Надя заперла уличную дверь на замок.
— Вы всегда так делаете?
— Что?
— Дверь.
— Нет, когда светло — не запираю.
— А в момент смерти Алины Зацепы?
Она коротко, но довольно громко вздохнула:
— С утра не закрывала.
Кухня уже тонула в вечерней полумгле, и экономка включила свет. Зажглись один за другим три матовых плафона. Мощный свет достиг каждого уголка. Щукина плотно закрыла на всех окнах жалюзи с белыми горизонтальными ламелями. А следователь по-хозяйски осмотрел новую нарядную технику: стиральную машину, посудомоечную, многофункциональный кухонный комбайн, две плиты, две микроволновки.
— У вас и дома что-то похожее есть?
— Нет, конечно. Я здесь научилась этим добром пользоваться. Очень удобно. И время экономит. Мечта каждой хозяйки.
Виктор принюхался к невообразимой смеси запахов, ароматно витавших вокруг многочисленных ярких баночек со специями, соусами, кафе, чаем и другой бакалеей с красивыми этикетками, достал из-за огромной кастрюли пачку тоненьких разноцветных журналов. «Верена» — для тех, кто вяжет.
— Чьи это?
— Мои, — Надежда Карповна растерялась, как уличенная в краже школьница. — Это подруга дала посмотреть. Я люблю вязать, когда время есть.
Кинчев перешел к шкафам:
— Столовое серебро?
Надя вымученно улыбнулась:
— Серебра нет. Есть мельхиор и хороший фарфор. Но почти вся посуда — в столовой. Здесь немного, самая необходимая, только на первый случай.
— И дверей, значит, в кухне — три. На улицу, в столовую, и в коридор…
— Он не совсем коридор, слишком широкий. Зеркальный зал.
