Кинчев спросил у Ярыжской:
— Вы были здесь? Когда все произошло?
— Нет! Нет! Я видела через дверь. Хотела зайти… Но испугалась.
Следователь склонился над шкафом, потом ощупал стену за ним. Постучал в разных местах согнутыми пальцами. Стена казалась монолитной и нерушимой. Шагнул назад, к трупу.
— Черт! — Его штанина зацепилась за крючок, коварно притаившийся на боковой стенке поваленного шкафа. Освободившись, он извлек прикрепленный за этот крючок плетеный пояс.
Красивый кожаный пояс.
Выразительно посмотрел на окаменевшую хозяйку:
— Угу!
— Это не мой… То есть он мой, но… Дайте сюда!
— Без команды не двигаться! — резко прервал ее Кинчев. — Ничего здесь не трогать до прибытия группы! — Он достал из нагрудного кармана пакет, положил туда пояс, спрятал в тот же карман, потом стал на колени и осторожно заглянул между полом и поваленным на Ярыжского шкафом. Оказалось: Кирилл держал в руке нож. Окровавленный кухонный нож.
— Понятых сюда, ваших охранников. И Щукину, — он выпрямился и командовал громко и уверенно. — Быстренько, а то до глупой ночи проваландаемся.
Достал телефон:
— Власенко, группу сюда… Как это — куда? Ты не знаешь, где я?.. Тогда шевелитесь. И вы тоже! — приказал уже и Ярыжской.
Шокированная его грубостью, Ольга Владимировна отрывисто вздохнула и залилась слезами. Вместе с ней начала всхлипывать и баронесса Леся, которая так и не переступила порога — стояла в дверях и смотрела широко распахнутыми глазами.
Шкафы и книги также оттопырили со всех сторон невидимые людям уши.
Невероятный подвиг
Отделение спасает город
По рассказам очевидцев записано краеведом В. Никитой
В начале осени 1943 года Советская Армия приблизилась к Барвинковцам. Отступая, гитлеровцы дотла сожгли несколько сел. Специальная зондеркоманда готовилась уничтожить и наш город. Фашисты разместились в бывшем особняке Барвиненко, где до войны находилась агрошкола. Немцев было много, больше взвода, они имели несколько машин, на которых привезли горючее для поджога домов.
Неполное отделение разведроты неизвестного подразделения Красной Армии на рассвете непостижимым образом появилось из середины особняка и перебило всех фашистов, не дав им совершить свое черное дело.
Тем временем к парку приближались еще большие силы врагов. Отделение встретило их автоматным огнем, устроив засаду в котловине по дороге к парку сельскохозяйственной школы. Уничтожили две автомашины и почти два взвода эсесовцев. Герои-разведчики не пропустили врага. Все они погибли, останки позже были перезахоронены в братский могиле Мемориала солдатской славы. Ни фамилий неизвестных героев, ни даже номера их части установить пока что не удалось.
Суета вокруг трупа. Клип
— Сверху сняли?
— Да, два раза. И сбоку тоже.
— А снизу?
— А как его снизу снимать?
— Лежа, Коленька, лежа на полу! И побыстрее!
Вспышка, вспышка, вспышка. Старенький пленочный фотоаппарат жужжит и клацает. Кинчев для надежности запечатлевает труп и на камеру своего мобильного, осторожно переступая через толстые книги, в беспорядке валяющиеся на полу.
* * *
Огромный шкаф отодвинут в сторону. Фотографируется освобожденное от его тяжести тело Ярыжского. Осторожно извлекается из окоченевшей руки длинный кухонный нож. Понятые — Надя Щукина, Боря Тур, Дима Дука — дышат глубоко и глядят круглыми глазами.
Следственная бригада торопливо и деловито делает свое дело.
* * *
Ольга Ярыжская заламывает руки, хватается за виски, пытается пить воду, поданную ей в высоком тонком стакане.
— Поверьте, я… Я… Я не могу говорить! Неужели вы не понимаете?! Мне плохо! Мне очень, очень плохо! Верните мне телефон, я позвоню моему адвокату.
— Я сам ему позвоню, — не теряет присутствия духа и леденящего душу спокойствия Кинчев. — Он в Барвинковцах, ваш адвокат?
— Нет, в Киеве.
— Насколько я помню, после предыдущих убийств вы не обращались к нему за помощью?
— Тогда жив был мой муж! Он все решал. А теперь его… Господи, что мне теперь… Что мне теперь делать?
— Рассказать, что произошло.
— Я не могу… Не могу сосредоточиться. Врача! Мне плохо!
* * *
Леся Монтаньоль зажимает рот носовым платочком. Чисто белым, обшитым тонким кружевом. Широко распахнув глаза, глубоко дышит.
— Воды? — сочувственно предлагает Николай Власенко.
Она отрицательно качает головой:
— Нет… Спасибо… Сейчас пройдет… У меня бывает так… Иногда… Когда… Ой!
Она снова вся содрогается в мелких конвульсиях, стараясь перебороть новый приступ тошноты.
* * *
Огни фонариков снуют вокруг особняка, в них кружатся неторопливые густые хлопья. Никаких следов не видно на свежевыпавшем снегу. Следы самих сотрудников милиции тают под покровом снежинок в течение четырех-пяти минут.
— Глупостями мы занимаемся, Миша, если тут кто-то и проходил… Ничего не осталось.
— А если помимо следов?
— Что, например? Помимо следов-то?
— Не знаю. Окурок, перчатка, даже документ какой-нибудь, в спешке утерянный.
— Ох, студент! «В спешке». Если это тот же фрукт работал, который девушку и охранника… на тот свет отправил, так он, похоже, никого не боится и спешить не станет. И следов не оставит. Даже окурка. А если и бросил где, то найди, попробуй! Пошли в помещение, нечего тут зря…
* * *
Кинчев сидит напротив Ярыжской в ярко освещенном кабинете ее супруга.
— Если вам самой трудно, я помогу вам, Ольга Владимировна. Вы перед смертью мужа находились в зале? Рядом с библиотекой?
— Да…
— Дверь была открыта?
— Да…
— Но обычно она закрыта?
— Да…
— Почему не закрыли на этот раз?
— Не знаю… Поверьте, я не могу… Ничего не могу…
— Это вы не закрыли ее?
— Нет… Не помню… Я была в своей комнате и… Что-то хотела сказать Кириллу… Я не помню, ничего не помню… Я не… Я не трогала дверь…
— Ее не закрыл Кирилл Иванович?
— Может быть… Он иногда бывал невнимательным.
— Иногда или часто?
* * *
Смятый, но сухой платочек с кружевами лежит на столе. Леся Монтаньоль говорит медленно, глядя на оконную занавеску и старательно подбирая слова:
