Кристина встала и пошла к окну, оставив мужчин возле накрытого для скромной трапезы стола.
Следователь сказал:
— Если у вас есть в запасе еще какая-то точка, батюшка, то рассказывайте.
Монах улыбнулся:
— Профессор Рабинович, Матвей Самсонович, известный физик, говорил: «Истину нельзя познать частями, ее нужно охватить в целом. Если вы знаете девяносто девять процентов истины, то вы к ней не ближе, чем те, кто не знает о ней ничего».
— Вы цитируете великих точь-в-точь, как Валентин Леонидович.
— Это означает лишь то, что Господь одарил нас обоих неплохой памятью.
— Возвратимся к одному проценту, которого я не учел.
Монах немного подумал.
— Как это лучше объяснить? Вы интересуетесь не самым главным. Далеко не самым.
— Вы имеете в виду поиск преступников или поиск доказательств?
— Ни то, ни другое. Вы — профессионал и занимаетесь своим делом. Но наша жизнь, она не является нормальной с точки зрения… непредубежденного человека. Вот девушка, — он кивнул в сторону окна, на фоне которого стояла Кристина, в старинном белом платье и в пиджаке следователя, — она создана для сцены, а почему-то решила стать архитектором. Вы, человек, родившийся быть веселым мудрецом, ковыряетесь в инфернальной грязи.
— Я таки вытянул из нее свои… то есть нужные доказательства.
— Которых судья, возможно, и не поймет, так как ему некогда будет доискиваться до того последнего процента. А без него — вы сами понимаете…
— И что же это за процент? Чего я не знаю?
— Пока вы здесь… гм, пировали, одна женщина наверху проснулась и едва не… не укоротила свой век.
Крис резко повернула к ним лицо, но осталась там же, в стороне.
А монах продолжал:
— Она покаялась. Наверное, приняв меня за посланца высших сил. Неисповедимы пути Господни. Она искренне покаялась и даже принесла обет, о котором я не могу вам рассказать. Но если вы мне поверите, то… это будет наилучший выход для всех.
— То есть?
— Пусть Бог рассудит. Не люди.
— Почему я должен вас слушать?
— Вы не должны. Но можете помочь. Многим. И многих сделать хоть чуточку счастливее. Отдайте право приговора Всевышнему.
— Батюшка, вы — заинтересованное лицо.
— Да. Я хочу разорвать этот бесконечный круг злобы. Еще Григорий Сковорода считал, что судьба всех зависит от меры безгреховности каждого. А если выйти из тьмы криминала на свет?
— Вы знаете — как?
— Знаю, — сказал хрупкий монах мягко, но невозмутимо и уверенно.
Кинчев вытянул сигарету и незажженную сунул в рот. Невыразительно промымрил, слегка сминая ее:
— А кто будет отвечать?
— Перед Господом — каждый.
— А перед начальством?
— Вы.
Кинчев пожевал кончик папиросы.
— А вы?
— Я хотел бы исчезнуть отсюда так же незаметно, как и пришел. Мой сан и моя должность не располагают к погружению в мирские дела.
— Значит, из лабиринта есть выход за пределами дома?
— Есть. Только очень узкий и неудобный.
Следователь резко выплюнул сигарету.
— Кто вас прислал сюда, святой отче? А?
— Ее мать, — монах показал глазами на Крис, — а моя мачеха, Анна Ивановна Буруковская.
Кристина села к столу. Улыбнулась светски-любезно:
— Я вас еще не познакомила как следует. Это — родной брат Валентина. Отец Алимпий. Бывший Олег Леонидович Буруковский. Или просто Алик.
— Не переходи границ, заблудшая овечка.
— Вау! — вдруг развеселилась девушка. — Как говорил мой одноклассник, еще неизвестно, кто у кого списывал!
Но монах Алимпий остался серьезным и доброжелательным:
— Мы же договорились: определись в конце концов, чего ты на самом деле хочешь, — и обратился в Кинчеву:
— Сначала она собирает компромат на отца, потом начинает играть в юного друга милиции, потом хочет отомстить убийце, наконец, решает его спасать… И втягивает в свои игры моего мягкотелого брата. Кстати, где он?
— Я его задержал.
— За что?
— Ревную.
— Несчастный Валентин! — рассмеялась захмелевшая Крис. — Я ему об этом расскажу, вот порадуется!
— А может, лучше сначала договориться относительно нашего дела, — серьезно проговорил отец Алимпий. — Утро уже недалеко.
Из комнаты Щукиной раздался приглушенный двумя стенками звонок будильника.
Все трое вздрогнули.
Простое и правильное решение
Пахло поздними золотисто-розовыми яблоками. И дымом. Крупные чистые звезды отражались в спокойных водах неширокой речки. Было тихо. В городе, который ни одним огоньком не выдавал своего присутствия, даже собаки не лаяли.
Враг затаился.
В целом мире только несколько человек знали о взводе лейтенанта Петрова, получившем приказ разведать брод для переправы. Еще меньше людей знало об отделении, которое должно было пойти в Барвинковцы со своим сержантом во главе. Перед ними поставили опасную задачу — воспрепятствовать поджогу старинного городка. Несколько окрестных сел уже встретили освободителей пожарищами, где только каменные трубы испуганно возвышались среди руин.
Перед выходом на открытую местность они остановились перекурить. Немолодой, высокий, худой и всегда хмурый сержант еще раз объяснил отделению задачу:
— Ветер — западный. Конечно, начнут поджог так, чтобы он гнал пламя на восток. Горючее подвезли к бывшему имению, оно расположено как раз к западу от города. Если нападем перед рассветом, неожиданно, застанем врасплох. В особняк можно пройти под землей.
Несколько разведчиков склонили головы перед своим седым сержантом, и он рассказал едва слышным шепотом удивительные вещи о доме, возведенном на старинном фундаменте, который почти двести лет сохранял тайну подземного хода, начинавшегося здесь, возле брода. О стенах, которые приводятся в движение скрытыми рычагами на пружинах. О зеркалах, из-за которых незамеченными можно наблюдать за тем, что происходит в комнатах.
Предрассветной порой, когда глаза слипались даже у вышколенного немецкого часового, из стены дома, за последние тридцать лет успевшего сменить нескольких хозяев, тихо вышли «призраки», вооруженные автоматами ППШ. Не больше десятка. Тихо ступая, разбрелись по комнатам. Без шума, финками, вырезали спящих фашистов, мастерски сняли часовых. Лишь последний, схваченный во дворе, успел закричать: «Alarm!» — и все стихло.
