— И драпать некому! — весело констатировал рыжий Вася Назаров. — Кто подлое дело готовит…
— Той сам себе яму копает! — закончил за приятеля Вадим Король, черный, как цыганенок. — А шо, товарищу сержант, вы до войны, того, историком булы?
— Откуда такие сведения? — может, впервые за всю войну улыбнулся сержант, осматривая лепнину роскошного фасада, которая в первых розовых лучах хрустально-свежего утра казалась с каждой минутой все более рельефной.
— А откуда вы про тайный ход знаете?
Сержант вздохнул:
— Я строил это здание.
— Серьезно?
— Ну, конечно. Я был архитектором.
— Вы ж говорили — лесорубом.
— Это перед войной. А до революции — архитектором.
Последнее слово, такое созидательное, такое далекое от разрушительной действительности войны, произвело на бойцов сильное впечатление. Отделение в полном составе замерло, любуясь домом, возведенным их командиром.
На изможденном лице сержанта Василая появилось странное выражение скорби и блаженства одновременно. Даже далекие от постижения тайн зодчества солдаты почувствовали редкую красоту этого старого здания. Откровение совершенства пропорций и линий. Их коснулось дыхание вечной загадки творчества, подвластного забвению, но не знающего тления.
Они молчали. Этой краткой тишины в их жизни оставалось несколько минут. И самой жизни оставалось всего несколько минут. Только они об этом еще не знали.
А к парку уже приближались грузовики, набитые вооруженными до зубов эсесовцами…
За шаг до разгадки
Утром солнце засияло, будто прожектор. Снег блистал, как южная морская зыбь, слепил глаза. С крыш закапало.
Однако в библиотеке на втором этаже зависла гнетущая атмосфера. Напряженности и нервного ожидания. Здесь следователь собрал всех причастных к жутким убийствам в старинном особняке.
На него смотрели глаза, покрасневшие от бессонной ночи, заплывшие от крепкого сна, припухшие от пролитых слез; глаза выжидающие и настороженные… Ароматно остывал в красивых чашечках кофе, заранее принесенный заботливой экономкой Надей, которая пришла на работу раньше всех.
Кинчев занял наивыгоднейшую позицию: в удобном кресле, рядом с журнальным столиком, спиной к окну. Небрежно перебирал на коленах какие-то исписанные быстрым неаккуратным почерком документы. Словно и не замечал госпожу Ярыжскую, скромно примостившуюся в кресле по правую сторону от него — с приличной печалью на лице и в приличном черном платье; бледную и ошеломленную баронессу Лесю, которая отодвинулась на самый краешек дивана — подальше от пасмурного и сникшего Бори Тура; нервно-раздраженного дизайнера Буруковского — на соседнем диване, рядом со своей сводной сестрицей Кристиной, одетой в джинсы и облегающий короткий свитер и едва заметно улыбавшуюся — кончиками губ, как загадочная Джоконда. Большие сережки из бусинок и бисера придавали ее слишком короткой стрижке шарм такой изысканной женственности, что девушка походила даже на одну из хрупких французских кинозвезд.
Наконец Кинчев оторвался от своих бумажек и обвел взглядом присутствующих. Прокурорским взглядом.
— Вы слышали когда-нибудь историю о наполеоновском солдате, который заснул на посту? — риторически спросил он и сам ответил: — Он сказал императору крылатую фразу: «Я прошу не закона, я умоляю о милости». Желаю всем присутствующим проникнуться содержанием этой фразы.
— Справедливо, — солидно согласился Валентин Буруковский. — Вершина лучше всего измеряется бездной, над которой она поднимается.
— Кто это сказал? — поинтересовался Кинчев.
— Тейяр де Шарден, — ответила за брата Крис и довольно громко отхлебнула кофе.
Ярыжская поморщилась, Виктор Кинчев потер руки:
— Ну-с, если возражений нет, приступим.
Возражений не было.
— Значит так, следствию известно все.
Он сделал паузу и еще раз пристально осмотрел небольшую компанию, наблюдая за эффектом своих слов.
Все смотрели сверхпристально, лишь Кристина закашлялась — будто поперхнулась.
— Но я хочу предупредить: если вы, не прерывая, выслушаете меня, то, возможно, я вспомню то, о чем просил наполеоновский солдат. Кому-то из вас это крайне необходимо. — Снова на минутку смолк и обвел присутствующих пулеметной очередью быстрых взглядов. — Начнем с Алины Зацепы. Несчастная девушка пала жертвой собственного любопытства. Поймала на горячем одну присутствующую здесь даму, которая весьма откровенно развлекалась со своим охранником…
— Вы, пожалуйста, подбирайте выраже… — вскрикнула Ольга Владимировна, но Кинчев повысил голос:
— Я предупредил!
Ярыжская смолкла.
— Продолжу. Девушка стала жертвой потому, что застала врасплох одну госпожу, которая не погнушалась вступить в связь со своим охранником и только что созналась в этом.
— Я ни в чем не сознава… — начала госпожа Ольга, но не закончила, стушевалась и смолкла.
Следователь, вежливо ей кивнув, продолжил:
— Но в тот день Гапченко получил «отставку», он удивился, рассердился, настаивал, и случившаяся рядом Алина восприняла происходящее как посягательство охранника на честь хозяйки. Гапченко испугался, очень испугался. При всей своей тупости он не мог недооценивать Ярыжского. Он испугался настолько, что перестал соображать и задушил Алину. На глазах бывшей любовницы, которая также очень растерялась. Она лучше всех знала, насколько опасным человеком был ее муж. Ныне покойный.
Ярыжская тихонько всхлипнула.
— Господин Ярыжский давно приводил в замешательство наши компетентные органы тем, что умел иногда появляться в нескольких местах одновременно. У него всегда алиби было обеспечено, даже в самых беспроигрышных для следствия ситуациях. Но и на это существует простое объяснение. Преступления совершали два брата. Очень похожие друг на друга. Близнецы Кирилл и Мефодий Свинаренко. Их одноклассники рассказали, что ребят путал даже родной отец. Они морочили головы учителям, отвечая друг за друга у доски, веселили товарищей, устраивая причудливые розыгрыши. Тем не менее большой любви и согласия между братьями не наблюдалось. Они очень часто дрались между собой, соперничали. Правда, если кто-то хотел проучить одного из них, то получал от обоих — против чужих они объединялись всегда. За последние годы общими усилиями провернули много темных делишек. В том числе отправили и продали за границу немало хорошеньких девиц. И лишь одна из них заметила, что у одного из братьев была небольшая отметина на руке. Шрам. От детских зубов.
Кристина Буруковская улыбнулась и потерла свои передние зубки безымянным пальчиком — с едва заметным перламутровым лаком на ноготке, точь-в-точь таким, как у баронессы Леси, которая сложила руки под нежным подбородком и грустно моргала чуть припухшими веками.
